Что такое сон и сновидения с точки зрения психологии. Видео: Психологи современности о том, что такое "Любовь"

Экология жизни. Здоровье. На сегодняшний день терапевтический процессинг пациента, страдающего от различных заболеваний, прочно стоит на трех основных "врачующих" китах: это медицина, нетрадиционная медицина и психосоматическая медицина.

На сегодняшний день терапевтический процессинг пациента, страдающего от различных заболеваний, прочно стоит на трех основных "врачующих" китах: это медицина, нетрадиционная медицина и психосоматическая медицина.

Первый "кит" хорошо знаком каждому из нас: это официальные лечебные учреждения, деятельность которых подчинена академическим представлениям о причинах болезни и способах ее излечения. Болезнь всегда – это "телесная поломка", вызванная той или иной причиной, а её лечение заключается или в устранении причины "поломки" (например, неправильный образ жизни), или в её "ремонте" (гипс), или профилактически (употребление витаминов).

Второй "кит" , пользующийся традиционной популярностью в народных массах, основан на представлениях о неэмпирических (непроверяемых, недоказуемых) причинах болезни: порча и сглаз, проклятье и "слабая энергетика", плохая карма, "божье наказание", и многое другое. Болезнь в этом случае является последствием или влияния неких "злых сил", или же неправильным духовно-нравственным образом жизни, а ваше лечение заключается или в устранении влияния "злых сил" (снятие порчи), или в усилении вашей защиты (обереги и талисманы), или в понуждении вести "правильный образ жизни" (прощать обиды, быть честным, не красть и не лгать).

И, наконец, наш третий "кит" , – это новомодное психосоматическое лечение болезни, ставшее очень популярным со времен зарождения Зигмунда Фрейда.

В этом случае большинство болезней вызвано психологическими причинами: и невыраженная и подавляемая нами агрессия становится причиной кариеса и хрупкости костей, нежелание видеть мир буквально ведет к близорукости, раздражительность приводит к кожным заболеваниям, и так далее. В этих случаях психолог (психотерапевт) рассматривает физическую болезнь лишь как симптом, проявление психологической болезни, и работает исключительно с первым. И как только психологическая проблема устраняется, то и болезнь исчезает сама собой.

Ни в одном из фундаментальных подходов к лечению пациента – единства нет, и нет его, конечно, и в психосоматической медицине. И, например, строго в психологическом ключе толкования болезни, она может рассматриваться с разных точек зрения, а именно:

Болезнь – как следствие

В этом случае болезнь есть вынужденное состояние организма, вызванное наличием психологических проблем.

Возьмем, например, агрессию: если её всё время подавлять волевым усилием, то тем самым вы словно бы отдаете "приказ" организму не вырабатывать определенные химические вещества, способствующих выражению агрессии. И гормоны "атаки и нападения" перестают вырабатываться телом в нужном количестве, а какие-нибудь "гормоны страха и паники", напротив, появляются в избыточном количестве. И это приводит к "телесной поломке".

В этом случае считается, что устранение неблагоприятного психологического состояния автоматически устраняет и его последствие, болезнь. Параметры организма приходят в норму, и болезнь исчезает.

Болезнь – как сигнал или метафора

Более сложный случай психологической трактовки заболевания. В этом случае предполагается, что наша болезнь есть информационное сообщение на ту или иную деятельность человека, которая угрожает травматическими последствиями психологического или физического плана. Предположим, что ребенка в детстве очень сильно напугал большой чернобородый дядька. Он, возможно, и не хотел этого, но так нечаянно вышло. Ребенок вырос, и он уже давно забыл об этом дядьке с черной бородой. И все бы хорошо, вот только устраивается он на новую работу, а его начальник – большой дядька с густой черной бородой. И начинается.

Бессознательно человек помнит о своем испуге и боли, а вот сознательно он этого не помнит. Подсознание кричит: "Опасность! Спасайся, кто может!". Но сознание не видит никакой опасности, – и человек продолжает находиться в опасном (с бессознательной точки зрения) положении.

В этом случае болезнь рассматривается как символьное сообщение от нашего бессознательного о том, что некоторая деятельность является очень опасной. Например, на работе постоянно начинает сильно болеть голова. Это как бы сообщение: "Уйди отсюда, тебе здесь больно"! И любой недуг в этом смысле предполагается как предупреждение подсознания об опасности.

Излечение в этом случае возможно, как минимум, двумя путями. Первый из них наиболее простой: как только раздражитель исчезнет из поля зрения, то исчезнет и болезнь. Но с точки зрения психологии это неэффективный и даже вредоносный путь: если человек на все бы реагировал только избеганием, то он огня бы не мог зажечь. Так что более продуктивным будет второй путь: это осознание истинной причины тревоги нашего бессознательного. И в процессе психоанализа, или какой-нибудь другой терапии мы вспоминаем и понимаем, что именно хочет сказать нам наше подсознание. Как только осознание происходит, болезнь начинает идти на поправку.

Болезнь – как источник выгоды

Чем дальше в лес, тем толще партизаны, как говорится. А болезнь – это частный случай психологического понятия "вторичной выгоды", или такой ситуации (и состояния), когда некая негативная причина имеет позитивное следствие, которое не возникает без наличия негативной причины. Простой пример: если вы болеете, то внимание и забота к вам родных и близких усиливается. Если вы не хотите общаться (что-то делать), то головная боль может освободить вас от этого действия. И тому подобное.

Болезнь – как компенсация

А в этом случае болезнь интерпретируется как способность выразить свою психологическую потребность в телесной форме. Что это значит? Возьмем в пример человека, который запретил себе плакать. Мальчики, типа, не плачут, и все такое прочее. В этом случае человек может "заплакать" телом: или он начнет потеть, или у него появятся постоянные "непонятные" позывы к мочеиспусканию. Потребность в безопасности может спровоцировать излишнее отложение жировых тканей ("броня") или кожные заболевания ("вторая кожа"). Резюмируя, мы можем сказать так: если человек не может удовлетворить свою потребность психологически, – то он частично удовлетворит ее телесно, иррационально порождая болезнь, "удобную" для удовлетворения этой потребности.

Болезнь – как синхронизация

Синхронизируя часы, мы приводим их к одному общепринятому значению. Например, если у вас в комнате двое часов, которые показывают разное время, то одни из них (как минимум) врут. И что делает человек в этом случае?! Он приводит все часы к единому значению, которое он предполагает эталонным.

А как это "работает" на уровне заболевания? Допустим, у нас есть господин, который часто "канючит" о том, как ему плохо, однако на физическом плане это никак не проявлено. И в этом случае через некоторое время болезнь действительно может появиться, так как одни из "часов" (или телесные, или психологические) явно идут неправильно. А дальше многое зависит от того, что субъект считает своим истинным, эталонным "временем": и если это болезнь, то он может действительно заболеть.

Другой вероятный вариант такого противоречия связан с ситуацией, когда части телесное ощущение и психологическое ощущение одного и того же акта явно противоречат друг другу.

И, например, вы можете думать, что способны поднять сто килограммов веса, хотя, на самом деле, вам рискованно поднимать даже треть от этого веса. Или, допустим, в силу тех или иных причин вы должны ежедневно работать (хоть умственно, хоть физически) по десять часов в сутки, хотя, на самом деле, вы способны работать продуктивно гораздо меньшее время, и плюс к тому же каждые два часа вам желательно вздремнуть. И в этом случае как болезни, так и третьи состояния (промежуточные состояния между здоровьем и болезнью) будут возникать строго пропорционально вашим усилиям превозмочь ваш ресурс тела. До тех пор, пока вы не станете адекватны к вашим ресурсам (правильно использовать их, или накапливать, или перераспределять), ваше болезненное состояние будет усугубляться.

Болезнь – как программа

В трансе любого человека можно убедить в том, что сосулька, которая прикасается к его коже, есть раскаленный прут, – и на коже появится натуральный ожог.

И если наш разум способен так видоизменять физиологические реакции на раздражители, полагаясь на представления и убеждения о природе этих раздражителей (в трансе или не в трансе, не имеет значения), то почему бы не предположить, что в основе большинства болезней или третьих состояний лежат ошибочные (вредоносные) представления нашего умного ума?!

В этом случае болезнь есть ошибочная, вредоносная, ложная, неправильная, нечеткая или противоречивая программа, которая и ведет к повреждениям и поломкам. И аллергия или фобия, например, – это типичные программы реакции на раздражитель, сформированные единичным опытом или вообще абстрактно. Все зависит от того, как вы мыслите. И если вы скушали апельсин, и вам было плохо, то можно подумать разные вещи. Можно будет подумать, что это плохой апельсин, пойти и поругаться с продавцом, который вам продал его. А можно подумать, что у вас аллергия на апельсины. И тогда у вас будет аллергия на апельсины, без проблем.

Понимаете, есть люди, которые думают, что они смогут пройти по раскаленным углям и не обожгутся. И они ходят и не обжигаются. А есть люди, которые думают, что у них или аллергия, или фобия, или еще чего-нибудь. И у них это есть. И, в зависимости от того, что вы думаете, вы имеете это.

Психосоматика на примере плохого зрения

С позиции окулиста плохое зрение может быть следствием какой-либо из трех причин: это наследственность, или травма, или вредные для зрения привычки (читать в полутьме, смотреть телевизор слишком близко или слишком долго, и т.п.).

Но с позиции психолога-психосоматика его первое предположение о причине заболевания может означать бессознательное нежелание пациента что-то видеть, что-то замечать. Окулист на приеме спросит: "Много ли вы, батенька, читаете, и какое зрение у ваших родителей?", а психолог может спросить: "Подумайте и скажите мне, что и кого вы так сильно не хотите видеть, но вынуждены это делать!?"

При такой постановке вопроса нетрудно понять, что все перечисленные нами объяснения причин возникновения болезни имеют право на существование, – причем одновременно.

И плохое зрение будет – как прямое следствие подавленного желания не видеть чего-то и (или) кого-то. И плохое зрение будет – как сигнал (метафора, сообщение) о том, что нужда и потребность чего-то и кого-то не видеть стала непереносимой, а удовлетворить ее, избежать зловредного раздражителя, нет никакой возможности. Теряя зрение, человек за это получает "вторичную выгоду", то есть обретает возможность не видеть пристально то, что он так не хочет видеть. И он не может распорядиться жизнью так, чтобы раздражитель исчез с его поля зрения, так что ослаблением своего зрения он облегчает психологическое переживание (компенсация).

А вынужденный видеть то, чего он видеть не хочет, человек порождает противоречие между частями своего опыта (хорошие зрение с одной стороны и "плохое" психологическое зрение с другой), – и его хорошее зрение уравнивается к "плохому психологическому зрению" (синхронизация). Ну и, наконец, очевидно, что человек тем самым порождает в своем уме жесткие программы "плохого" визуального опыта (он проявляется в словах: "видеть тебя не хочу", "уйди с моих глаз", "глаза бы мои тебя не видели", "и не показывайся мне на глаза", "видеть тебя тошно", и так далее, и тому подобное).

Разумеется, что нежелание видеть кого-то – не есть единственная причина плохого зрения, и я лишь для примера её ввернул. С равным "успехом" зрение может испортиться от столь же сильного желания увидеть кого-либо. Не обращали ли вы, кстати, внимание на то, что у молодежи зрение портится, как правило, со знаком минус (миопия или близорукость), а у людей пожилого возраста – со знаком плюс (дальнозоркость)!?

У меня даже на эту оказию появилась одна интересная теория: дело в том, что наши прошлое и будущее независимы от нашего зрения. Нам не нужно зрение, как таковое, чтобы увидеть желаемое будущее, и нам не нужно зрение, чтобы прокрутить в голове "пленку прошлого". Мы используем, так сказать, "внутреннее зрение", мы способны или зрительно вспомнить увиденные картины, или сконструировать новые картины из элементов ранее увиденного. Наши глаза при этом могут быть закрыты.

У пожилых людей много прошлого, весь их прошлый опыт доминирует над настоящим и будущим. А у молодых людей – это "перспективы", это "всё еще впереди", это "будущее".

В этом случае можно предположить, что частое обращение к образам будущего ведет нас к близорукости, а частое обращение к прошлому – к дальнозоркости. Не собираюсь я вас убеждать в том, что это именно так, это всего лишь теория.

Но, по крайней мере, мне это дает ответ, каким таким удивительным образом зрение у людей с возрастом меняется с минуса на плюс, с близорукости на дальнозоркость. Можно также отметить, что люди в настоящем времени, все время "здесь и сейчас" имеют очень мало шансов испортить зрение, потому как все время пользуются только физиологическим зрением, и очень мало – зрением, так сказать, психологическим.

Еще об одной теории ухудшающегося зрения я как-то уже вам рассказывал: по моему мнению, это сопряжено с установлением принудительной физической границы на расстояние взгляда. Подобными границами являются стены домов, заборы, книги, экран монитора и телевизора, и т.д.

Перед глазами все время возникает препятствие, на котором вы фокусируете взгляд, и это расстояние устанавливается принудительно, от вас не зависит, что домов все больше, что на улицах все теснее, что читать нужно все больше и больше, что взгляд все время словно в клетке, ограниченный физически непроницаемыми барьерами. Это проблема, в первую очередь, относится к крупным городам, мегаполисам, типа Нью-Йорка или Москвы, и чем выше их плотность, чем теснее спрессована жизнь, – тем у большего числа людей портится зрение.

А косвенно это может подтвердить тот факт, что на открывающихся больших пространствах без какого-либо препятствия (чертово колесо, верхний этаж многоэтажного дома) появляется какая-та странная "зрительная эйфория". Наверное, наши глаза в этот момент чувствуют себя сбежавшим из тюрьмы узником, который наслаждается свободой.

Наконец, есть у меня еще одна теория о том, что нарушения зрения могут быть связаны с типом и стилем мышления. Дело в том, что помимо наших глаз, у нас есть еще один вид "глаз", которые способны видеть на любые расстояния, которые способны преодолевать любые преграды, которые одинаково хорошо могут видеть и ночью, и днем. Эти "глаза" – наш разум. Разум способен моделировать зрительные ощущения без какой-либо связи с тем, что в данный момент времени видят наши собственные глаза. И интересно отметить, что есть масса идиоматических выражений, которые четко указывают на этот тип "зрения": "какой ты дальновидный", "зри в корень", "не видит дальше своего носа", и так далее.

Правда, я пока не нашел внятного ответа на вопрос, как одно соотносится с другим. Например, мы можем утверждать, что тот человек, который много читает, имеет много шансов ослабить свое зрение. Но можно сказать и нечто совершенно иное: человек, который много читает, все время порождает зрительные картины в своей голове, которых нет в реальности. Или, говоря иначе, он использует физическое зрение для того, чтобы увидеть психологическим "взглядом", его глаза, фактически, становятся сенсорным рудиментом психологического зрения. Истинная зрительная функция всё время угнетается, и мы уже вынуждены делать нечто такое (например, смотреть кино), чтобы восстановить её (как, например, мы идём в спортзал, побегать на тренажере и покрутить педали, чтобы хоть как-то сохранить ресурс мышечной активности).

Но это всё, вышеперечисленное, как говорил товарищ Гамлет, "слова, слова, слова". Как видите, возможных причин и следствий очень много, – и в каждом из них, вероятно, есть свой "намёк", своя изюминка. Скажем так: всё это хороший повод подумать для всех тех, кто считает данную тему актуальной и интересной.

Символической болезни – символическое лечение

Не важно, какая из теорий будет правильнее всех остальных, а важно то, что малополезное это занятие, – лечить медициной психологию. И если некая болезнь – это симптом, да плюс еще и дающий вам какое-то вторичное облегчение (вторичная выгода, снижение противоречия и компенсация), – то медицинское вмешательство ставит организмикус пациента в крайне сложное положение. Если человек "плачет телом", потому как вдолбил себе в голову, что он не может плакать, что он выше всего этого, – а врач начнет устранять его болезнь тем или иным лекарством, то подсознание пациента оказывается в состоянии крысы, которую загнали в угол. Для подсознания в этом случае лечение болезни равносильно покушению на убийство, и очевидно, что оно будет отчаянно сопротивляться, а болезнь усугубляться или проявляться в новых неожиданных ипостасях.

Поэтому, если вы страдаете тем или иным недугом, а медицина так и не смогла вам ничем помочь, – тогда подумайте о том, чтобы обратиться за помощью к психотерапевту. Психотерапевты сегодня эффективно работают со многими заболеваниями, и результаты там очень хорошие. Психотерапии поддается бесплодие и астма, аллергические заболевания, многие желудочно-кишечные расстройства, импотенция, энурез, кожные заболевания, и другие. В любом случае стоит, как минимум, проконсультироваться у психолога, работающего с психосоматическими заболеваниями.

Однако, не нужно ожидать от психологического подхода к лечению чего-то сверхъестественного и молниеносного. Молниеносно только по телевизору у Кашпировского, а вообще терапия психосоматических заболеваний – процесс небыстрый, понадобится от 3 до 15 сеансов, и даже больше. Точнее скажет психотерапевт в каждом конкретном случае.

Теоретически вы и сами сможете справиться со многими своими болезнями. Ибо если вы разделяете концепцию психосоматического объяснения причин заболеваний, то очевидно, что, устранив неблагоприятные психологические переживания, вы устраните и саму болезнь.

Излечение в психосоматике – точно такое же следствие, как и сама болезнь, на нем никто не "циклится": это будет "ключ" к вашему психологическому состоянию, и болезнь подскажет путь и поможет психотерапевту найти причину вашей проблемы. Вот ее, родимую (истинную проблему вашу) психотерапевт "и будет кушать". А до болезней ваших ему нет никакого дела. Сами пройдут постепенно, никуда не денутся. опубликовано

Присоединяйтесь к нам в

Пытаясь быть счастливой, привлекательной и реализованной, современная женщина все чаще ищет ключи к самой себе. И тело является одним из них, даже если разговаривает с нами на языке болезней. Обычно мы воспринимаем болезни по психосоматике как зло, но часто не задумываемся, что за значение болезней в психологии.

Об интерпретации болезни с точки зрения психологии рассказывает врач-психотерапевт, автор многочисленных бестселлеров, основатель одного из крупнейших центров личностного развития — Джонатан Ривз.

Ожирение

Лишний вес является защитой от тех людей или ситуаций, которые требуют слишком много. Иногда женщина набирает лишний вес, чтобы стать непривлекательной для мужа и избежать страхов и трудностей, связанных с будущими отношениями. Полные люди, которые сохраняют детские очертания фигуры, защищают себя от взросления, зрелости. А иногда лишний жир «аккумулирует» детские травмы или детский образ жизни, с которыми человек не готов попрощаться. Иногда человеку с «большим телом» слишком хочется быть более весомым и значимым, «большим» в каком-то другом смысле, но он не умеет этого добиться в нужной для него сфере.

Болезни груди

Проблема с грудью свидетельствует о том, что человек чрезмерно стремится накормить или защитить тех, в отношении кого проявляет материнский инстинкт. Это касается также мам, которые заставляют себя быть идеальными, забывая о собственных нуждах. При этом возникает и агрессия к близким. Важно осознавать, что жизненная миссия проявляется не только в материнской заботе. И заботиться о других нужно так, чтобы это не выходило за пределы реальных возможностей.

Проблемы с маткой

Матка является первым домом для ребенка. Проблемы с маткой может иметь женщина, которая злится на себя за то, что недостаточно хорошо приняла своего ребенка в жизни, не считает себя хорошей мамой или не создала хороший семейный уют. Если из-за проблем с маткой женщина не может забеременеть — ее страх быть мамой пока значительно сильнее желания материнства. Также проблемы с маткой характерны для женщин, которые создают какие-то проекты в жизни, но не дают им вызреть, «выноситься». Тогда стоит перестать торопить себя. А в материнстве — позволить себе быть обычным несовершенным человеком.

Проблемы с яичниками

Яичники символизируют способность женщины быть творческой как в женском, материнском смысле, так и в более широком — жизненном. Стоит учиться верить в свой творческий потенциал и свою состоятельность.

Проблемы с менструальным циклом, гормональные нарушения

Трудности в принятии своей женственности, сексуальности, страх, дисбаланс между собственными мужскими и женскими качествами. Необходимость пересмотра мужских и женских ролей и стереотипов.

Проблемы с сердцем

Свидетельствуют о том, что человек все в жизни воспринимает близко к сердцу и эти переживания выходят за пределы его эмоциональных возможностей. Часто человек забывает о собственных нуждах и чрезмерно заботится о других, чтобы заслужить их любовь. Проблемы с сердцем сигнализируют о том, что пора учиться любить себя. Заботьтесь о других на радость себе.

Проблемы с кровью

Кровь символизирует обеспечение процессов жизни. Проблемы возникают тогда, когда человек не может спланировать нормальный ход своей жизни, выбрать правильное направление и начать жить по-настоящему — радуясь. Возможно, человек не умеет принимать жизненных трудностей, склонен «драматизировать мелочи». Важно, принять себя таким, какой ты есть, и научиться радоваться жизни, начать ценить себя и управлять своей жизнью в соответствии с собственными настоящими потребностями.

Истощение

Повышенная утомляемость, потеря вкуса к жизни, апатия, депрессия. Эти состояния характерны для людей, которые чрезмерно много работают, чтобы доказать свою значимость. Они путают ДЕЛАТЬ и БЫТЬ. У них репутация трудолюбивых людей, но им не хватает самопризнания. Стоит перестать требовать от себя бесконечных достижений и учиться любить и признавать себя.

Отравление, интоксикация

Возникает тогда, когда в жизни человека происходит слишком много событий, не соответствующих его истинным потребностям. Или же когда человек сам создает много негативных мыслей и слишком долго находится под влиянием негативных эмоций, которые являются для него «токсичными». Важно научиться различать здоровое и токсическое в своей жизни, взять на себя ответственность за то, что только внутреннее отношение к себе позволяет кому-то или чему-то быть в нашей жизни ядовитым для нас.

Как психологи могут работать с телесными симптомами и расстройствами, как символизация помогает облегчить страдания, к акое место занимает психологическая работа наряду с медицинской помощью, к акую ценность обнаруживают люди в работе с психологом — об этом разговор двух коллег-аналитических психологов, Юлианы Пучковой и Марии Прилуцкой.

Ю.П.: Как определяется понятие психосоматического — есть ли качественное явление, или это просто средний (количественный) диапазон, где психического и телесного влияния на состояние человека примерно поровну?

М.П.: Действительно, психосоматические взаимоотношения (т.е. связь и взаимовлияние души и тела) присутствует везде, в любой ситуации, в любом состоянии. И в психическом расстройстве, и в просто телесном заболевании. В разной пропорции там активны оба полюса. А есть такая особая зона, расположенная между классической соматической медициной, которая лечит болезни, связанные с реальными физическими факторами и повреждениями, и психиатрией, лечащей психические расстройства. Психосоматика вписывается в область между. А с точки зрения жалоб и запросов, в классическом варианте психолог начинает работать со взрослым пациентом, когда тот уже прошёл какое-то количество медицинских обследований, которые показали, что нет тяжёлой органической патологии, которая объясняла бы происходящее с его телом. Либо патология есть, но она не покрывает всего. Либо есть реальное заболевание, но оно сопровождается такими изменениями психическими, личностными, качества жизни, образа жизни, от которых человек страдает больше, чем от самого заболевания. Например, аутоиммунное заболевание системная красная волчанка, когда человек вынужден соблюдать определённые ограничения, постоянно ложиться в больницу, и всегда есть риск прогрессирования этого расстройства, появления вторичных осложнений — собственно, чем она страшна, не самим фактом своего существования, а тем, что влечёт нарушения, например, почек и других систем органов. При этом у человека сильный тревожный радикал, много страха, много бесконтрольности. Он может прийти и даже не жаловаться на болезнь как на причину обращения, не предъявлять этого, а жаловаться на психические сложности.

Когда человек приходит и все-таки какое-то психосоматическое состояние предъявляет тем или иным образом, надо понимать, что оно само по себе прямо не может быть объектом работы. Потому что я не доктор, я не могу лечить болезнь, давать лекарства и т.д. Тогда вопрос: как можно психологически воздействовать, нужно ли и как понять эту ситуацию? Всегда мы должны иметь дело с психологическим запросом. Например, если человек жалуется, что у него тяжёлые сердечные боли, этот запрос должен быть как-то выражен психологическим языком. Что эти боли дают ему, значат для него? Например, он боится смерти, не может жить с этим страхом смерти. Или он не может ходить на работу, у него разваливается карьера и вообще построение жизненного плана. Другой пример — панические атаки, которые возникли у человека в ситуации, когда его должны резко повысить по службе. Причём очень тяжёлые, приведшие его в стационар, и в сочетании с сильными телесными реакциями. И в итоге он не получает этого повышения. В такой ситуации тело с его реакциями и расстройствами выступает как инструмент, с одной стороны, для выявления этой проблемы (кризисного жизненного переживания), а с другой стороны, для оправдания того, что повышение не состоялось. Как если бы он заболел и именно из-за этого ничего не получилось, — а не по какой-то другой причине, например, из-за страха ответственности, боязни не оправдать возложенных на него надежд или ощущения своей некомпетентности. То есть мы всегда должны перевести запрос телесный на язык психологический: что в связи с этим расстройством происходит не так в душе? Что не так с ощущением себя, мира, что человека беспокоит? А прямо сама болезнь не может быть объектом работы, особенно вначале.

Ю.П.: А бывают же и обратные ситуации, когда человек приносит психологический запрос, и только потом, на втором году терапии чуть ли не клещами из него вытягиваешь признание, что у него, оказывается, регулярные приступы удушья или кишечного расстройства. И тогда эта информация становится как бы последним звеном в работе, которое завершает картину и многое объясняет.

М.П.: Да, достаточно часто психологические сложности сопровождаются телесными и наоборот. Что касается моих взрослых пациентов, то на каком-то этапе работы (а иногда и все время) возникают довольно сильные телесные жалобы (заболевания или жалобы, по поводу которых они лечатся, получают помощь, вкладывают в них много энергии, — значимые явления). Я бы такую ситуацию различила на два пласта. Первый — это когда жалоба психологически очень понятна и терапевту, и клиенту. Её довольно легко интерпретировать и вписать в какой-то контекст. Например, у женщины в ходе несчастного любовного романа возникает экзема, и проходит. В области сердца. Выглядела — по её описанию — как если бы воском капнули, красные пятна. Они не болели, побыли и прошли. Такая зрелая метафора переживаний.

Ю.П.: Как в чудесном мифе о Психее, которая хотела при свете свечи посмотреть на возлюбленного, и от капель воска он проснулся…

М.П.: Да, вот например, через призму мифа можно было об этом говорить, — о любви, которая оставила след, шрам. И это было очень понятно. У неё даже не возникло идеи пойти к врачу, она понимала это как образ. В то же время можно задать вопрос: а зачем нужно было тело? Разве без этого она не понимала, что эти отношения выжигают в её душе шрамы? Что так много в них боли и страданий, что они выжигают душу? Я думаю, телесное проявление здесь говорит о степени глубины аффектов, чувств. Как если бы это было что-то настолько серьёзное, и не только про отношения с мужчинами, но и про отношения с самой собой. Что это было так глубоко, что даже след на теле оставило. Как если бы слова не могли выразить глубину чувств.

Ю.П.: То есть телесное проявление переживаний — не обязательно проявление инфантильности, незрелости, неспособности осознавать и осмыслять переживания, символизировать их, а наоборот, может быть таким дополнение, пиком выражения чувств?

М.П.: Все-таки я бы сказала, что здесь имеет место некая неудача символизации. Но не какая-то ненормальная, в этом нет патологии.

Ю.П.: Судя по тому, то экзема была — и прошла, это был такой этапный момент: возникло сильное чувство, было трудно его вместить, выразить, назвать (и возникла экзема), а потом эта трудность была преодолена, смысл нашёлся, и экзема прошла. Пришло — и ушло.

М.П.: Да, я вообще считаю, что любой симптом (жалобу, состояние) психосоматический следует рассматривать как неудачу в коммуникации человека с другим человеком или с самим собой. Как если бы нужен был такой странный промежуточный язык, чтобы человек сам лучше и яснее понял что-то о себе самом. Как если бы без этого языка в какой-то момент нельзя было обойтись. Тогда симптом не является какой-то отдельной проблемой. И даже если она есть, человек может достаточно хорошо понимать, что от этого нельзя очень быстро избавиться, вылечить, помазать — и пройдёт, а надо искать его смысл, и это приведёт к облегчению.

А есть другие случаи — сложные жалобы, комплексные, серьёзные, которые нельзя так легко сразу объяснить, сказать: "Это у вас из-за этого" . Эти жалобы занимают обычно больше места, и за ними стоят более серьёзные сложности. Хотя на уровне самого симптома, проявления, это может быть то же самое, что в первом, более понятном случае. И подобная жалоба не проходит, когда терапевт создаёт интерпретацию, например, в случае той же экземы: вам очень страшно взаимодействовать с другими людьми, и нужно создавать какую-то границу и отделять себя от других. Или вы чувствуете себя очень нехорошим, и вам хочется оттолкнуть других людей через обезображенный внешний вид. И даже если это все так, и даже если клиент принимает такую интерпретацию и осмысляет ее, все равно это общее понимание порой не охватывает чего-то большего. И это большее — более глубокий уровень проблемы, возможно, уровень характера в целом.

Ю.П.: Это уже тогда не этап, не задача такая, не временное недопонимание, которое позже разъяснится, а практически основа личности.

М.П.: Да. И с этим тоже можно работать, только более медленно и серьёзно. Потому что тогда можно сказать, что если у человека есть такой серьёзный и более-менее стабильный симптом, то это какая-то часть его психической жизни проходит через симптом.

Ю.П.: И её просто так не вернёшь на уровень символизации.

М.П.: Да, потому что она более глубока, настолько, что невозможно даже фантазировать, представлять, найти одно точное слово. Как будто за этим стоит что-то такое, что требовало бы многократного выражения в языке или образе, чтобы как-то растворить, отпустить симптом.

Ю.П.: Что-то вроде слепого пятна, которое всегда присутствует в виде фона в любой момент жизни, независимо от актуального аффекта.

М.П.: Да-да. Вот пример: пациентка в течение многих лет работы часто жаловалась на тяжелейшие головные боли. Они нарастали у неё, когда нарастало какое-то напряжение внешнее — на работе или дома. Но при этом сказать: "У вас болит голова, потому что вы сталкиваетесь с большим количеством напряжения вовне" было правильно, и я даже так говорила, но это не убирало боль. Как если бы в этой боли сошлось очень много неосознаваемого. Я не стала говорить этого пациентке прямо, но думала: как будто внутри головы она чувствует такое невероятное напряжение, от которого можно было бы взорваться. И это был бы не выплеск аффекта (поорать — и все прошло), а как будто тело могло реально разорваться на куски. То есть настолько сильный аффект ненависти и страха, что если его выпустить, это было бы похоже на психотический эпизод. В этом симптоме как будто собираются самые примитивные аффекты и образы, которые очень трудно выражать. В психоаналитической традиции есть такой автор Джойс МакДугалл, она много работала с тяжёлыми нарушениями в психосоматике. Её работа показывает, что за этими тяжёлыми симптомами стоят такие фантазии, которые действительно очень изощрённые и странные. Как будто в процессе анализа она вместе с клиентом пытается их восстанавливать. Читать её тексты для человека непосвящённого трудно, они кажутся бредом. Они вычурно психоаналитичны, и их иногда просто невозможно читать, — но это не потому, что ей так нравится психоанализ, а потому что это непонятное слепое пятно смысла, глубинное, сплетённое из растущих из разных мест линий, структура и основа "я", — оно и правда очень странно звучит, когда его переводят на обычный язык. И нужно иметь определённую аналитическую смелость, я бы сказала, а также юмор (и для терапевта, и для клиента), чтобы двигаться по этому пути.

Один из случаев, который она описывает, — о женщине, у которой была очень сильная аллергия на морепродукты. В процессе такого психоаналитического путешествия они не то что выяснили, а прямо-таки создали — как ткань соткали, реконструировали то, что как будто для этой женщины запах морепродуктов был каким-то образом связан с запахом родительской связи, родительского секса, их половых органов. И это было настолько безумное переживание для этой девочки маленькой когда-то, таким неосознаваемым и запретным, что это все привело к тяжелейшей аллергии. А без воссоздания этой ткани, без этого процесса просто сказать, что ваша аллергия связана с вашими бессознательными фантазиями о сексуальных родителей, — это ничего не сказать. Один пациент скажет "да", другой испугается, но в обоих случаях это будет бесполезно. Поэтому процесс терапии — это процесс выстраивания такого понимания, и прежде всего это выстраивание языка: как перевести язык телесных проявлений на язык словесный. Важно, чтобы он при этом не просто головой понимал, что "это у меня от этого" , а чтобы оба полюса собирались, чтобы он и чувствовал, и понимал в одной точке. Это довольно сложный процесс пути к этому.

А нахождение языка для любых явлений, наполнение жизни смыслом — это то, что происходит вообще в любой терапии, просто есть специалисты, которые это понимают и прикладывают определённые усилия — в аналитической психологии и психоанализе это составляет основу работы, — и те, кто пользуется некими готовыми символическими системами, но в любом случае это собирание того, человек переживает, с тем, что он думает.

Ю.П.: А есть в теме психосоматики принципиальная разница между все-таки разными языками — например, если терапевт использует метафору объектных отношений (раз речь идёт об основе характера, то дело во многом в отношениях с ранним значимым объектом, родителем) — или юнгианским подходом (в котором мы работаем), где нет акцента на ранних отношениях, а больше внимания к образам коллективного бессознательного и так далее?

М.П.: Это важно, но это скорее зависит от запроса клиента и его готовности говорить на том или ином языке. Может быть ему легче говорить про маму и чужды разговоры о сценариях и сновидениях. Он может чувствовать, что это для него не наполнено интересом, а наполнены для него детские истории, когда мама доставляла доедать невкусную еду.

Ю.П.: Это понятно, что следует ориентироваться на клиента. Но я имею в виду вопрос, существует ли некий объективный критерий, что какой-то из подходов эффективнее именно в психосоматических расстройствах, лучше ухватывает их суть?

М.П.: В юнгианском подходе есть возможность очень по-разному посмотреть на симптом, увидеть разные его плоскости. И даже если вы начинаете смотреть с одной, то задача терапевта увидеть сразу несколько плоскостей того, что на самом деле происходит. Это идёт от обыденного вопроса. Человек приходит, жалуется, говорит о своём страдании, — за этим стоит один вопрос: что со мной происходит? Я хочу это понять и изменить, улучшить. И дальше могут быть самые разные варианты направления, в которых ищется ответ. Например, "С вами происходит актуализация ваших ранних детских травм" (так напрямую не говорят, но делается предположение, гипотеза, которое исследуется и проверяется). То есть, как я уже сказала, на симптом надо посмотреть как на неудачу в коммуникации с собой и другими. Поэтому неизбежно возникает вопрос про себя: через тело говорят уже не остатки интроецированных образов других людей (тех же родителей), а сам человек. Моё тело говорит о том, как я сам сейчас живу и что со мной происходит. Возможно, болезненный симптом — это сигнал о том, что я как-то не так живу по отношению к моей собственной душе. То есть симптом выполняет какую-то опосредующую функцию между мной и мной. И я задаю себе вопрос: что не так, почему и, главное, для чего этот симптом появился, что он несёт?

Ю.П.: И в этом смысле юнгианский подход позволяет увидеть больше разнообразных подходов к одному явлению — по сравнению с другими подходами, которые специализируются на одном взгляде.

М.П.: Да, и кроме того, мы в дополнение ко всему разнообразию теоретических подходов, которые доступны другим школам, ещё опираемся и на то, на что другие не обращают внимания, — на образы коллективной психики, которые помогают понимать смысл происходящего с клиентом в контексте его симптома. Если вернуться к истории женщины с экземой в начале нашего разговора: ты сама сказала, что она как Психея из мифа. Разворачивая эту метафору, мы можем подумать, что в этих отношениях есть некая неудача, оплошность, поспешность в любовных отношениях, ведущая к страданиям. И тогда мы как аналитические, юнгианские психологи можем сделать вывод, что задача клиентки — научиться выстраивать иные отношения с мужчинами. А с другой стороны можно сказать, что раз переживания оставляют такой глубокий след даже на теле, то наверняка речь идёт о раннем опыте и поэтому неплохо было бы разобраться в отношениях с мамой и папой, что из детства вкладывается и разыгрывается в сегодняшних отношениях. Но если мы говорим все-таки про Психею, то это ведь история фактически про душу, которая должна была найти своё место и обрести себя через отношения с Эросом, Амуром. При этом есть благополучная часть истории, где он её спасает и находится с ней. И есть вторая часть, где ей нужно страдать, выполнять определённые испытания, получить неудачу, не выполнив последнее испытание, и только милостью богов получить то, что у неё вообще-то уже было. Не что-то особенное, награду, а то, что у неё было. То есть, как будто тогда это получается история по женскую душу, отношения с собой и другими вообще. Юнгианский контекст позволяет увидеть эти смыслы, которые впереди стоят, — какая жизненная задача стоит перед человеком, что предстоит выстрадать, к чему прийти.

Ю.П.: Ты хочешь подчеркнуть, что другие походы (в т.ч. психоаналитический) больше говорили бы о причинности, о прошлом, а юнгианский подход позволяет добавить (не заменить, а именно добавить) взгляд в будущее, цель, результат, то, к чему ведёт человека нынешняя ситуация, симптом.

М.П.: Да, мы учитываем направленность в будущее, но не отбрасывая смысла промежуточных этапов, используя представление о цели для понимания происходящего сегодня, в контексте этой цели. Потому что это очень хорошие слова "обрести душу" и так далее, любой терапевт это скажет, что хочет этого для клиента. Но мы не просто мечтаем, что клиенту будет хорошо, а используем представление о цели для того, чтобы понимать происходящее сейчас, нынешние испытания — зачем они, как претерпевать эти страдания. Страдание может быть и инфантильным (с психоаналитической точки зрения), и созидающим (с точки зрения юнгианской, аналитической), выступающим как плата за возможность обрести себя.

Ю.П.: Таким образом, в аналитическом, юнгианском подходе клиенту помогают не только разобраться, почему так происходит, но ещё и наметить путь к ориентиру в дальнейшем пространстве жизни, — что дальше, метод является проводником, позволяет видеть перспективу.

М.П.: Да, и я понимаю, что наш метод для человека, не знакомого с психологией, может выглядеть как бы в перпендикулярной логике. Ведь на что люди опираются в обычных отношениях? На обыденную логику, моральные общественные представления о том, что приемлемо и неприемлемо, что перспективно, что нет. Но если бы действовала только эта сознательная логика, все выбирали бы только умных, красивых и перспективных, добрых и честных и так далее. Логика "все выше, выше и выше". Но психика так устроена, что невозможно быть только в светлой стороне постоянно, всегда что-то отбрасывается в тень (объявляется неприемлемым). И это отброшенное продолжает жить и как-то проявляться. А когда мы смотрим с точки зрения психоаналитического подхода, мы не говорим о том, что хорошая история про Психею или плохая. Она есть, и её надо прожить, со всеми её аспектами. И как бы ты ни выпрыгивал из этой своей истории, она найдёт способ проявиться в чем-то ещё, в похожих отношениях. Если задача появилась, она должна быть решена. И это уже не про плохое и хорошее (что я использую, а от чего отворачиваюсь), а про то, что я свою судьбу строю с опорой на все, что у меня есть. В том числе на что-то даже не личностное, не моё, а культурное, не индивидуальное, коллективное.

Ю.П.: Я тогда оказываюсь не один в своём страдании.

М.П.: И соединённым с духовной сферой, и мои страдания не просто непонятные и бессмысленные мучения, а нечто большее. Просто эта логика бывает сперва сложна для человека, который приходит за помощью, хочет жить обычной жизнью, вернуть все назад, сделать, как было.

Ю.П.: Это полюс духовности, который мы сейчас затронули в нашем разговоре и к которому приходит человек в анализе, — его, вероятно, в работе с психосоматикой уравновешивают другим полюсом, буквальным, телесным. Болит ведь. И после сессии с аналитиком человек идёт на лечебные процедуры, допустим. Я предполагаю, что клиенту это бывает сложно удержать в голове, обе противоположности, и телесную, и душевную (психологическую и духовную). Иногда человек может так увлечься одной стороной процесса, что говорит: мне не нужны врачи, я исцелюсь духовно. Или — в противоположном случае — сказать, что только врач поможет, а психология тут бессильна, и обесценить другую сторону. Мне кажется, сложно именно это удерживание обеих сторон жизни. Как можно описать в одном пространстве обе стороны — что человек ходит и туда, и сюда (и к психологу, и к врачу, или на йогу).

М.П.: У меня есть метафора на эту тему, сравнение. Это как вопрос гигиены. Мы всем моемся, моем руки, ухаживаем за своим телом. Это требуется и душе. И если мы это делаем для души, то и о теле не надо забывать, ему по-прежнему нужна гигиена. Не может быть гигиена только в одной какой-то сфере. Есть такая иллюзия, с которой соглашаются и многие психологи, — "все болезни от нервов", и психология всех спасёт в одиночку. Я думаю, что медицинская помощь очень важна, и человек не должен от неё отказываться. Надо всегда тестировать реальность, понимать, что фактически происходит. Даже если психолог подкован в медицине, он все равно не заменит врача. Если речь идёт о длительных, хронических, вялотекущих заболеваниях, тут может быть меньше медицинской составляющей, но все равно она должна быть. И если человек не ходит к врачу и говорит, что работа с психологом (или молитвы, или заговоры) заменит ему медицину, для меня как для специалиста это признак нарушения тестирования реальности, признак отказа от реальности, когда человек не хочет смотреть правде в глаза. Дело не в том тогда, что врачи не помогают, а в том, что человек отрицает этот компонент реальности. И точно также может отрицаться психологический компонент, и в любом случае надо начинать с работой с отрицанием. Психологи, которые принимают во внимание только психологический компонент, впадают в некую всевластность: я своим словом исцелю твоё тело…

Ю.П.: И швы на рубашке рассосутся.

М.П.: Вот именно. Это самообман или обман клиентов. Каждый должен трудиться на своей ниве, на своей грядке, в своей зоне. Понятно, что бывают случаи спонтанного выздоровления на фоне психотерапии, когда какие-то симптомы уходят. А бывает наоборот, симптомы возникают в процессе терапии, когда проявляются какие-то скрытые процессы. Но я бы не стала рассчитывать на спонтанные чудеса, здесь, как в любом деле, надо трудиться. Бывает ещё одна иллюзия — вполне тоже нормальная, просто её надо замечать. Человек говорит: я стараюсь, учусь заниматься собой, рисую и пою и жду, когда же мне за это жизнь все даст. Такая позиция порой стоит за неким напряжением и старанием: я все делаю, а почему мне не дают? Как будто делать конкретные дела должен кто-то другой. То есть здесь тоже должно быть два полюса: полюс понимания и анализа — и полюс делания, поступков. Помимо внутренних процессов должны быть и внешние. Например, надо ходить на работу, даже если она не всегда во всем нравится.

Ю.П.: Те же два полюса, что в ситуации с психосоматикой, — понимание и делание, психологическая работа и медицинское обследование.

М.П.: Совершенно верно, важно всегда удерживать эту многополюсность.

Ю.П.: Это и есть один из юнгианских принципов — множественности, разнообразия.

М.П.: Да, поэтому если человек заваливается в один полюс, ему надо помочь восстановить и противоположный. В частности, поэтому специалисты должны понимать, что помимо их поля деятельности существует и другое: психологи должны более-менее разбираться в медицине, а врачи — знать, для чего нужны психологи и в какой момент пациенту нужно рекомендовать психологическую работу. И потом, психолог должен понимать, если работает, к примеру, с сердечными болями, за которым есть серьёзная органическая патология, — что может спровоцировать обострение, болевой криз, что в такой момент происходит с человеком. Это нужно понимать из соображений безопасности клиента и чтобы знать, в какой момент можно интерпретировать, а когда надо водички дать и окно открыть. А для врача важно видеть потребность пациента в психологической помощи, чтобы в какой-то момент не назначать какую-то очередную схему лечения, а направить человека к психологу. Разбираться в этих вопросах ему не нужно, но уловить правильный момент важно. Опытные врачи со временем нарабатывают такую чуткость. Может быть, хирургу это не так важно, а гастроэнтерология, кардиология, эндокринология — место, где есть место для психологической работы.

Ю.П.: В последнее время я наблюдаю такую ситуацию на рынке услуг, когда врачи (люди с медицинским образованием, не имеющие психологического образования) объявляют монополию на работу с человеческими переживаниями и отрицая отдельную психологическую сферу деятельности. Кто-то по корыстным соображениям (дополнительный заработок не помешает), кто-то из того самого всевластия (трудно признать, что твоя сфера компетентности ограничена), кто-то по ещё каким-то причинам. Похоже, психологи в таком противостоянии ведут себя деликатнее, говоря, что лечиться у врачей надо, что мы не претендуем на эту сферу, что психологам и врачам надо сотрудничать и только при этом условии люди будут получать облегчение всерьёз и надолго.

М.П.: Да, это сложности, связанные с тем, что нет официально признанного разделения на медицинскую и немедицинскую психотерапию. Врачи иногда используют некие психологические методы воздействия, но чаще это наиболее директивные методы типа гипноза, суггестии, в сочетании с медикаментозным лечением. Иногда врач получает базовую подготовку в виде курсов по одному из методов психотерапии — символдрама, гештальттерапия и так далее. При этом он не психолог, но владеет одним из методов психологического арсенала. Но чтобы занимать кабинет психотерапевта в организации (больнице, поликлинике, центре), у него не требуют проходить длительное и дорогостоящее обучение, которое помимо теоретического и практического обучения включает длительную личную терапию и вообще-то подразумевается после базового уровня и которое проходят все психологи (во всяком случае, в юнгианском сообществе есть такая традиция, и люди стремятся пройти такую программу). Врач, закончивший базовую программу по одному из методов, уже позиционирует себя, как хочет, и это сбивает клиентов с толку. Человек тут, конечно, может опираться только на себя. Если ясно, что такой полумедицинский подход не помогает, он будет искать чего-то иного. А если помогает, то это и достаточно может быть.

Ю.П.: Это, наверное, ещё зависит оттого, чего ожидает человек, чего хочет. Один мой знакомый, столкнувшись с неким психологическим дискомфортом, сказал: "Я знаю, что ничего медицинского у меня нет, но я хочу, чтобы мне помогал человек в белом халате" .

М.П.: Да, многие именно так рассуждают. Авторитет врача у большинства людей выше, психологи появились в нашей стране не так давно. Но образ этот и более авторитарен: доктор сказал — надо сделать. И многие люди как раз этого не приемлют, они говорят, что им важен сам процесс разговоров, само это равное взаимодействие с психологом, совместный поиск. Те, для кого это важно, понимают, что им нужно и за что они платят. Кому какая модель ближе. В медицинской модели человек избавляется от болезни, получает здоровье и за это платит. В психологической модели гораздо больше нюансов: есть вещи, от которых не избавиться, а другие вещи по ходу дела перестают тревожить, и появляется что-то новое. Поэтому ценен сам процесс. Кто-то изначально ищет такой манеры работы, а кто-то попадает случайно — и рад этому, так как открывает для себя такие ценности, которым раньше не придавал значения.

Ю.П.: Какая последовательность (или параллельность) оптимальна для человека, обнаружившего некие непонятные соматические симптомы, — сперва пройти медицинское обследование, а потом с результатами — к психологу? Если применить метафору гигиены, то какова последовательность типа "почистить зубы, умыться, позавтракать"?

М.П.: Для начала — по проторённой дорожке: болит желудок — надо идти к гастроэнтерологу, болит голова — к неврологу и так далее. А если болит душа, идите к психологу. То есть начинать надо с самого острого, а там советоваться со специалистом. Не помогла медицина — образуется пространство для психологической гипотезы: что в моей душе происходит… Но понятно, что если человек сперва придёт к психологу, никто его не прогонит, — просто он начал с этого шага, мелодия началась вот с этой ноты, и может быть, консультация врача в каком-то случае не понадобится вообще. В общем, надо сделать шаг, начать с чего-нибудь, чтобы справиться с проблемой.

Ю.П.: А вот теперь в контексте такого разговора, где мы затронули много разных аспектов работы с психосоматикой, как можно трансформировать формулу "все болезни от нервов"? Как вообще ты к ней относишься?

М.П.: Она, с одной стороны, приятная, открывающая пространство для работы психолога. С другой стороны, уж очень обобщённая и примитивная. В ней как будто звучит идея, что если я не буду нервничать, испытывать тревогу и беспокойство, то болезни пройдут. А ведь для того, чтобы болезни прошли, нужно как раз перетерпеть беспокойство и тревогу, столкнуться с ней, разобраться, что стоит за этой тревогой. Это ведь очень распространённая ситуация, когда человек приходит к психологу и жалуется на какой-то аффект и просит, чтобы его избавили от этого аффекта. И он, таким образом, страдает, но при этом избегает большего страдания. Потому что если позволить хотя бы на несколько минут этому аффекту побыть, то — о, удивительное дело! — аффект проходит. И за ним открывается нечто иное, то, что было скрыто за ним. И это может быть нечто действительно болезненное, то, чего сознание очень боится.

Ю.П.: Поэтому однозначную ограничивающую формулу "все болезни от нервов" полезнее заменять на вопросительную, уточняющую, исследовательскую: "Что это со мной происходит?" Тогда перед человеком откроется путь к выздоровлению.

М.П.: Да, то есть дифференцировать ее, не останавливаться на общем объяснении "от нервов", а уточнять: а у меня-то что? Что и от каких именно нервов? Ведь даже если для начала человек ставит просто цель "чтоб не болело" и пока не задумывается о личностном развитии и так далее, психологический подход облегчает состояние. Потому что за любым телесным симптомом стоит какой-то его психологический аналог, и когда его символизируют, находят для него слова, обозначают его, понимают его смысл, то наступает некоторое (а то и полное) облегчение. Иногда я прошу клиентов как-то выразить своё чувство — в рисунке, в цвете, в форме, в словах, найти для него язык. Это помогает в любом случае, даёт возможность осуществить психическую регуляцию общего состояния (и тела, и психики).

Ю.П.: То есть целительный эффект производится в те моменты, когда человек ощущает себя как единое целое, и телесное, и душевное существо одновременно, когда эти стороны бытия соединяются.

М.П.: Да, и в качестве побочного эффекта такого глубинного переживания мы видим освобождение от симптома — иногда длительное, иногда кратковременное, но какое-то облегчение. Выразил — и стало легче, напряжение ушло.

Ю.П.: Хорошо, что мы сейчас говорит про это, потому что мне приходилось слышать такое мнение у людей: врач обещает избавить от боли, а психолог будет предлагать терпеть эту боль и видеть в этом нечто самоценное. Все-таки важно, что мы также помогаем человеку смягчить острые чувства, если они его мучают, а уж потом разбираться что к чему.

М.П.: Конечно, надо быть человеколюбивыми! Наверное, это ещё зависит от типа личности самого психолога. Например, по типологии Юнга, для меня как для человека с ведущей функцией чувств невозможно терпеть, когда человеку плохо, и я говорю: давайте сначала уберём это, а потом будем работать дальше.

Ю.П.: Что скажешь про здоровый образ жизни — как это соотносится со взглядом на психосоматическую природу человека?

М.П.: Есть масса занятий для тела — фитнес, йога, плавание — в которых человек заботится о теле и как будто ещё немножко о душе. Это хороший вариант, когда ты живёшь в городе и тело сильно депривировано, ограничено в своих потребностях. Например, мы нуждаемся в физическом свободном пространстве, а в городе пространство очень ограничено и все время приходится сталкиваться с другими людьми, все время задевается территориальный инстинкт. Естественности меньше, чем в жизни на природе, и телу нужна особая забота. Ну, раз уж мы выбрали жить в городе, надо что-то делать. С другой стороны, любая телесная практика может оказаться выхолощенной или искажённой. Это происходит тогда, когда человек своё тело не понимает и не принимает и хочет его улучшить потому, что оно изначально для него плохое. Идея улучшить что-то в себе — неплохая, но важно, от чего вы отталкиваетесь. Что-то вроде: "Я не приму своё тело, пока оно не исправится" . И начинает его истязать, муштровать, делать так, как я считаю нужным, а не так, как оно может и хочет. Воздействие на тело тогда будет не слишком позитивным. Дело в том, что тело требует от человека принятия неких ограничений. Через тело мы заземлены в объективной реальности. Поэтому могут быть непосредственно связаны неприятие тела и отказ видеть реальность. И если реальность не такова, какую я хочу, это заставляет меня страдать, и тело оказывается под ударом. Такая категория людей, как правило, не обращается за психологической помощью, они идут в клиники похудения, за пластической хирургией и так далее. Здесь психологическому не оставляется места.

Тело надо принимать и понимать. Если вы его понимаете, вы понимаете, что его достаточно. Ведь счастлив не тот, у кого чего-то много, а тот, у кого всего достаточно. И тогда неважно, насколько вы вписываетесь в некие каноны. И ощущение гармонии сглаживает любые разногласия с канонами, потому что устанавливаются правильные отношения между сознанием и телом. А сейчас есть большой перекос, которого не было во времена моего детства и юности. Сейчас много стремления к идеальности канона, сейчас людям сложнее, они более отчуждены от своего тела: есть идеал, каким я должен быть, — а с другой некая "звериность", что хочу, то и делаю. В голову приходит фильм "Все умрут, а я останусь" Валерии Гай-Германики. Такого не было раньше, это слишком большое выпячивание звериного, инстинктивного начала. Причём, инстинкт ненормальный. Животное, которое не хочет есть, не будет убивать. А тут нарушена гармония, природность. Может быть, поэтому в города популярны разнообразные практики с телом: йога, танцы, спорт. С аспектом некоторого сектантства, обособленности в хорошем смысле. Создаются сообщества, группы по интересам, критерии хорошего и плохого внутри сообщества. Видимо, это нужно людям, — объединяться вокруг практик, связанных с телом. Думаю, это от большой потребности.

Ю.П.: И лучше, таким образом, эту потребность в телесных переживаниях удовлетворять, чем пьянством и беспорядочными сексуальными связями, — к этому ведь тоже зачастую толкает телесная депривированность.

М.П.: Конечно. Но недостаточно подходить к телу только через танцы или спорт. Это срабатывает только на какое-то время, чтобы с чего-то начать. А потом нужно подобрать и другой полюс — психологический. Как и наоборот, начиная с психологической работы, человек потом приходит к решению заниматься телом и ищет что-то для себя в этом направлении.

Ю.П.: Наверное, ещё важно, что телесные занятия, как правило — групповые. Человеку важно знать, что он ходит в группу, что там 10 человек, что мы там вместе регулярно собираемся и т.д. Несмотря на городскую тесноту, не хватает нормального чувства общности, совместного действа. И групповые занятия — спортивный клуб, театральная студия, бассейн, — возможность встретиться с людьми из других слоёв, кругов, возрастов, вкусов, перемешать круг общения, получить новые взаимодействия. Телесный акцент тут как раз, видимо, раскрывает больше возможностей этого единения, на инстинктивном уровне. Это тоже даёт дополнительный полюс к индивидуальной работе с психологом, создавать необходимый комплект разных практик.

М.П.: Думаю, да, это может хорошо дополнять. Только нужно понимать, что этот комплект ты сначала себе подбираешь, живёшь с ним, он помогает тебе решить какие-то задачи жизненного этапа (возможно, справиться с каким-то кризисом), — а в какой-то момент тебе придётся его разобрать и поменять, набрать что-то заново. В групповых занятиях может быть и другой, защитный аспект. Например, часто бывает, что люди боятся прийти на групповую встречу и оказаться один на один с ведущим, потому что остальные прийти не смогли или просто опаздывают. Некоторые говорят, что группа даёт возможность спрятаться, снять некоторую часть тревоги, для многих это единственно возможный вариант занятий, на индивидуальные они не пошли бы.

Ю.П.: Вот интересно, что люди выбирают разные наборы: индивидуальная работа с психологом плюс групповая телесная практика — или групповая психотерапия плюс индивидуальные тренировки.

М.П.: Наверное, все варианты возможны, и в каждом есть свой уровень тревоги, просто для кого-то что-то больше подходит, что-то меньше. Кто-то легче переносит "полный контакт" с группой, кто-то — один на один. И потом, что касается психологических групп, тут больше риска. Чтобы в психотерапевтической группе было по-настоящему безопасно, группа должна быть очень зрелой, и ведущий должен быть очень профессиональным. Групповая работа серьёзней, на мой взгляд, чем индивидуальная. Есть иллюзия, что на группе можно слить все, что наболело, и все это примут. Или выставить свои достижения, и все оценят. А фактически это бывает очень по-разному, и все зависит от ведущего. Опять же, не так важно, с чего вы начнёте, — начните с чего-то. А потом делайте следующие шаги, охватывайте разные сферы опыта: тело и душа, индивидуальность и группа, осмысление и поступки.

Ю.П.: Если вернуться к теме расстройств… Есть такие ситуации, когда соматическая проблема настолько тяжела и опасна, что как будто не остаётся места для психологической гипотезы, психологической работы. Это, например, яркие сердечные нарушения, или тяжёлая онкология, — как будто бы, тут не о чем и думать, метастазы разрослись, вот человек и умирает. Как будто бы бесполезно тут что-то ещё говорить. А с другой стороны — другие примеры, мелких недомоганий, к которым люди всерьёз не относятся. Например, слегка побаливает голова или изжога часто бывает, и этому не придаётся значения. Как мы можем охватить эти две крайности спектра?

М.П.: Если у человека серьёзное соматическое заболевание — есть ли здесь место психологической работе? Конечно, есть. В острой ситуации нужна медицинская помощь, но надо понимать, что для человека наличие у него тяжёлой соматической болезни — это тяжёлая психическая травма. Это значит, что психологически такой человек нуждается в работе с травматическим опытом. Часто бывает, что болезнь ставит человека перед ситуацией, когда он должен принять какую-то реальность, ужасную для него, изменить образ жизни и отношение к себе. Часто соматические болезни сопровождают кризисы — тот же кризис середины жизни. Болезнь часто ставит человека в ситуацию, когда он уже не может жить так, как жил. В 1960-х годах два кардиолога составили описание людей, которые перенесли ишемическую болезнь сердца с осложнением инфаркт миокарда. Примерно за 20-30 лет до этого Данбар описала коронарную личность, но они хотели сделать прогноз, — будет ли у человека определённого типа личности инфаркт с большей вероятностью или нет. Они исследовали мужчин разного возраста, и оказалось, что наличие комплекса поведения типа А действительно повышает вероятность инфаркта. Но почему-то в разной степени в зависимости от возрастного периода. Они не объясняли, почему, а просто описали. В возрасте до 35 лет люди типа А в два раза чаще болели инфарктом, чем другие характеры. С 35 до 50 лет — в шесть с половиной раз чаще. После 50 лет — в полтора раза чаще всего. С юнгианской точки зрения было бы неплохо подумать, почему в возрасте 35-50 лет риск инфаркта так резко возрастает, до 6,5 раз чаще, чем у людей более спокойного характера. Почему так? Я на лекции всегда спрашиваю у студентов, почему так происходит, как они думают. Они дают разные ответы: усталость от работы, например. А я спрашиваю, — почему же по 50 лет всего в полтора раза чаще болеют, там ведь тогда должно быть вообще в 10 раз чаще. Тогда они говорят, что вот человек рос-рос, достигал всего, но понял, что не всего достиг, и стал ещё быстрее достигать и больше работать, и вот тут его болезнь и настигает. Потом они переходят к более глубоким гипотезам, — в частности, о кризисе середины жизни. Как это связано с телом, с инфарктами? Тогда я предлагаю студентам вспомнить классическую юнгианскую идею о том, что происходит с человеком в кризисе середины жизни. А должна происходить переориентация жизненной стратегии. Сначала человек действительно должен потратить много энергии на внешний рост: создать семьи, построить карьеру, достигать таких целей, идти вверх. А потом ему нужно переориентировать свою установку по отношению к своей душе. Он тогда должен свою энергию направлять внутрь. И это кризисная точка, где этот переход должен случиться. И если человек все продолжает идти вверх и не может признать, что должен признать смысл происходящего, поменять то, что с ним происходит, то инфаркт ставит такую точку, которая его может заземлить. Инфаркт говорит: так — не будет, надо жить иначе. Если человек не поймёт, то будет второй инфаркт, и третий… И даже ранняя смерть. Потому что душа отказывается дальше продолжать эту стратегию. Этот жизненный план уже сделан, нужно сделать какой-то другой. И конечно, я думаю, что для людей, которые в своей первой части жизни были в чем-то неуспешны, или люди, которые имеют сильный травматический багаж, будут иметь больше сложностей в этот период. Для них этот кризис оказывается сильнее, на мой взгляд.

Ю.П.: Давай напомним черты коронарной личности, которая рискует таким образом.

М.П.: Это конфликтность, соревновательность, постоянное стремление к успеху до перфекционизма, скрытая враждебность, нехватка времени, ощущение постоянного напряжения, тревожность, взрывная речь. Очень много напряжения, энергии, силы, которая расходуется в один и тот же канал — на внешние достижения. Это такой воин, который все время должен идти вперёд героическим образом. И при этом он ничем не смягчён, и в середине жизни оказывается, что мало на что можно опереться. Ведь для того, чтобы перевернуть жизнь, нужно смирение, терпимость, трикстерность какая-то: дай-ка я посмотрю, что будет, если я сделаю по-новому, — о, как интересно! Если этого не хватает, происходят разные неприятности. Здесь психологическая работа может быть такой средой, где то, чего не хватает, может выстраиваться, средой, которая смягчает переход. То есть в психологической работе можно все дальше сделать, но для начала надо признать, что здесь есть место для психологического, — это определённый шаг, решение. Признать, что мне нужен психолог. Человек может этого не признавать и утверждать, что это злой начальник не дал ему заработать денег или довёл его до инфаркта, или семья заела, или жизнь такая. Здесь нет места для психологического разворота, пока человек сам не услышит этот вектор, разворачивающий его в сторону души. Если психикой не брать это место, будет ломать через тело, в том числе, болезни.

Ю.П.: Ещё довольно часто бывает так, что человек страдает от какого-то недомогания — и это страдание становится повседневным, привычным. Порой нескоро от клиента услышишь, что у него, оказывается, регулярно болят ноги или случаются головокружения. Очень распространены жалобы на проблемы с пищеварением: изжога, тяжесть в желудке и тому подобное. И если кардиологические проблемы, о которых мы только что говорили, характернее для мужчин, то гастритоподобные явления — скорее для женщин. Мне кажется, это связано с женской тенденцией невыражения агрессии напрямую, а направления её на себя. Зачастую люди не придают значения телесным симптомам, предпочитают их оставлять частью жизни и говорить: "Да, когда-нибудь схожу к врачу" и не ходят, а уж психологу об этом сказать просто забывают. И так, пока не наступит обострение, например.

М.П.: Думаю, здесь много психологических смыслов, и агрессия — самый явный, конечно. И действительно, важно понять, в какой момент человек делает разворот в сторону психологии. Можно долго лечиться у врача и не признавать, что здесь должно быть место и психологическому взгляду. У меня тоже есть такие клиенты, которые либо не говорят о своих симптомах, либо не позволяют их обсуждать. Если думать о том, что происходит с человеком, который так себя ведёт, я бы предложила метафору переваривания — сварения, переваривания, переработки. Когда желудок не справляется с этой функцией или переваривает и разъедает себя, то я бы думала о том, как вообще у человека происходит переваривание опыта. Как если бы какие-то части опыта поглощались, но не переваривались. Можно же не брать что-то внутрь — и тогда не надо иметь с этим дела. Но ведь что-то внутрь принимается (возможно, бессознательно) и не переваривается, человек не может справиться с переживаемым в опыте. Как если бы человек переживал сильное отвержение и искал бы это отвержение во внешнем мире, но при этом наказывал бы себя за это отвержение, нападал бы на себя. В этом случае, как и в других, я бы начала с поиска аналогий между телесными явлениями и внутренним миром человека, попробовала бы клиенту это показать.

Ю.П.: И тогда нежелание включать эти явления в ход психологической работы — это попытка отложить момент, когда придётся начать переваривать опыт, с которым не хочется сталкиваться.

М.П.: Да, например. Тут приходится, конечно, терпеливо ждать подходящего случая. Потому что я думаю, что если просто сказать пациентке: "Ваша невыраженная агрессия переваривает вас изнутри" , это было бы непонятно и отброшено. Я бы попыталась найти какую-то психологическую канву. Есть юнгианская книга Альфреда Зиглера "Архетипическая медицина", я переводила одну главу из этой книги. У Зиглера есть, в частности, хорошая мысль: болезнь, если уж она должна появиться, найдёт для этого пути — в теле, в психике, — чтобы выразиться. И болезнь, раз уж она появляется, для чего-то нужна и может что-то значить. Когда я это прочитала, мне эта мысль показалась очень пессимистичной: что же получается, нельзя предотвратить болезнь? А потом я поняла, что он имеет в виду именно понимание случившейся болезни.

Ю.П.: Лучше открыть болезни одну, психологическую дверь, чем она найдёт себе другую, телесную, более мучительную, возможно.

М.П.: Ну да. Если я работаю с пациентом, я буду ждать, когда для него откроется эта дверь в психологическое, а не бросаться его тащить по этому пути, сходу анализировать его симптомы.

Ю.П.: Здесь, видимо, очень важна идея того, что тело даёт знать о предвестниках заболевания, и надо внимательно относиться к себе — не считать постоянные недомогания частью своего образа жизни, не продолжать себя мучать недосыпами в сочетании с крепким кофе по утрам и тому подобными вещами. И если обращать внимание на такие трудные для тела детали образа жизни, то можно предотвратить множество как телесных, так и психологических неприятностей.

М.П.: Да, люди порой мучают себя, руководствуясь жёсткими идеями. Например, "Я всегда должен быть в тонусе" — говорит себе человек, и если однажды утром ему не хочется бежать и пускаться в активную деятельность, он не даёт себе сделать паузу, не умеет примиряться с периодическими, временными нормальными спадами тонуса. Мы же не злимся на дождь за то, что он пошёл, и не пытаемся его остановить или ходить без зонта и мокнуть, а принимаем это как факт и предпринимаем соответствующие меры, приспосабливаемся к дождю. Так и к спадам состояния (как телесного, так и душевного) можно приспособиться, если их замечать и принимать как факт. Важно замечать, что с вами происходит, что с телом, хорошо ли вам. Банальный вопрос: "Как вы себя чувствуете?" или "Как себя чувствует ваше тело сейчас?" многих повергает в растерянность, люди зачастую не знаю, что сказать. Должен быть некий наблюдающий центр в сознании, который мог бы ответить на такой вопрос. Ведь многие проблемы психологического толка дают о себе знать сперва на бессознательном уровне, в виде телесных явлений. Появляющаяся головная боль, бессонница, потеря аппетита или наоборот переедание — все это сигналы того, что что-то не так внутри, а мы ещё этого не поняли, не осмыслили.

Ю.П.: Интересно было бы предлагать человеку поискать такую внутреннюю фигуру, некую роль, которая отвечала бы за то, чтобы присматривать за собой, заботиться, отмечать дискомфорт, наблюдать и предпринимать что-то. Какую-то альтернативу той жёсткой фигуре, которая требует эксплуатировать себя, держать в ежовых рукавицах и постоянно подгонять.

М.П.: Мне кажется, такая роль носит феминные черты, что-то похожее на мать, на хорошего родителя — достаточно понимающий и принимающий, не слишком тревожный, но внимательный. Здесь интересно подумать об отношении к болезни и здоровью. Правильное отношение требует некоторого выстраивания. Например, если в детстве болеть запрещалось, если его наказывали за болезнь, то он впоследствии будет подавлять неприятные ощущения, насильно заставлять себя работать в совершенно больном состоянии. Или же наоборот, если родители были очень мнительными, человек будет постоянно пугаться малейшего ощущения в теле, так как тут же будет воображать тяжёлую болезнь. В такой жалобе люди не признаются сразу, но она довольно распространена: страх заболеть чем-то тяжёлым или неприятным, — СПИДом, раком, остановится сердце и т.д. Такие ипохондрические страхи также что-то говорят об отношении к болезни и здоровье. Поэтому внутренняя роль здесь может быть очень разная по отношению к здоровью и болезни. Если вы очень мнительный человек, то должны выработать некую устойчивость против этих страхов, не бегать к врачу с каждым чихом, а проходить обычное обследование, если надо убедиться в отсутствии болезни. И тут внутренний наблюдатель тоже может помочь, остановиться, подумать: вот я боюсь стать больным, — а может быть, за этим страхом есть другой, и я боюсь чего-то ещё. Например, бесконтрольности, неудачи.

Одной из основных особенностей сна являются, несомненно, сновидения – субъективно переживаемые зрительные видения и действия, периодически возникающие во время сна, не обязательно связанные с восприятием разнообразных внешних ситуаций. Они могут иметь вполне реалистичный сюжет, могут быть бредовыми, эмоциональными, незабывающимися или незапоминающимися.

Какие же бывают сны с точки зрения психологии? Различают следующие наблюдаемые формы:

1. Желание, базирующееся на подсознательном стремлении к самосохранению или к размножению.
2. Страх, базирующийся на боязни страданий, боли и чувстве страха.
3. Взгляд в прошлое, воспроизводящий картинки детских впечатлений.
4. Mononeir – непонятные, лишенные всякого смысла образы, которые кажется не имеют никакого отношения к спящему: именно к этим снам приковано внимание толкователей.

Переживания во снах порой просто поражают своей энергией. Некоторые нереальные события заставляют плакать, кричать от страха, сжиматься от испуга. То есть, организм воспринимает происходящее как реальность и соответствующе на них реагирует. Нужно отметить и существующий временной парадокс. За одно мгновение могут переживаться события, которые в реальности имеют большую длительность.

Компенсация

Компенсаторная функция сновидений проявляет себя в психологической защите, что проявляется в восстановительной работе по достижению психического баланса, для снятия нервного перенапряжения, для устранения внутриличностного конфликта. Например, реализация во сне желаний, о которых человек размышлял днем. Благодаря «проработке» прогнозируемых мозгом ситуаций, компенсаторная функция опережающе может предотвратить разрушающий эффект будущих стрессовых воздействий. Сознание или подсознание во сне приспосабливается к экстремальной для организма ситуации, сразу выстраивает страховочные энергетические связи и готовится таким образом к отражению стресса.

Компенсация же уже произошедшего негативного события состоит в его смягчении благодаря демонстрации нейтрализующих сюжетов, что благоприятным образом гасит разрушительное для здоровья переживание стресса. Например, погорельцу подсознание продемонстрирует целый дом, а человеку потерявшему близкого покажет, что он жив и здоров. Таким образом компенсаторная функция смягчает психологически удар и человек уже не реагирует столь сильно на свою беду.

Психологические концепции

Все психологические модели сновидений были сформированы психотерапевтическими школами. Поэтому сновидения в них рассматриваются, как:

• психоанализ – попытка возврата в сознание вытесненного личного опыта, который по ряду причин не принимается сознанием;
• аналитическая психология сна – компенсация возврата сознательных устремлений к фундаментальным бессознательным установкам;
• индивидуальная психология – подготовка личности к предстоящим проблемам во время бодрствования;
• гештальт – экзистенциальные послания о существующей внутренней ситуации сознанию человека с попыткой завершить существующую проблему;
• модель Ротенберга – замена реальной ситуации на вымышленную, символически связанную с существующей.

Все эти научные концепции не исчерпывают многообразия психологических подходов к пониманию того, что такое сон. Нужно учитывать, что единой общепринятой теории сна со сновидениями пока не существует. Спящий обычно не понимает, что он спит, воспринимая происходящее как существующую реальность.

Положение теории Фрейда, что сны можно интерпретировать, было первой осознанной попыткой объяснить их содержание без мистической религиозной подоплеки. Сон, с точки зрения Фрейда, раскрывает мысли и желания, которые человек в силу социальных норм и личного воспитания считает неприемлемыми и которые поэтому когда-то под давлением обстоятельств были вытеснены в бессознательное. Дальнейшие исследования некоторые элементы теории Фрейда поставили под вопрос. Хоть психологи и признали, что содержание сновидений имеет эмоциональный подтекст и психологический смысл, но различие между скрытым и явным содержанием было признано отсутствующим.

Со времени Фрейда было высказано немало новых теорий о психологии сна и сновидений:

1. В теории Эванса сон просеивает информацию прошедшего дня и что-то из неё включает в состав долгосрочной памяти. Во время сновидений мозг видит небольшую хаотичную выборку из происходящей структуризацию материала. То есть, сновидения это просто небольшое количество из огромного объема информации, сортирующейся пока человек спит, а мозг отдыхает.
2. Cartwright D. высказал предположение, что сновидение разрешает проблему.
3. Сквайр, Л., Домхофф Г. Уильям высказали мнение, что оно может выявлять личностные конфликты, но не обязательно их разрешает.

Систематический анализ содержания снов выявил следующие факты:

• лишь половина из них содержит хотя бы 1 деталь из событий предшествовавшего дня;
• уровень агрессии в сновидениях выше, чем число позитивных переживаний: то есть, процент убийств во сне намного выше, чем в реальной жизни;
• в сновидениях чаще отмечаются негативные переживания.

При анализе содержания снов обнаруживаются возрастные и гендерные схожие черты, из-за чего существует гипотеза, что сновидение – это когнитивная деятельность. Как отмечает профессор психологии Калифорнийского университета Домхофф: «Проблемы, выражающиеся в сновидениях, это те же ситуации, которые люди решают во время бодрствования.» То есть, родители видят сны о детях, агрессивные переживания снятся обычно молодым людям до 30.

Имеют ли пользу сновидения?

Существует немало самых разнообразных теорий о пользе и о вреде сновидений. Если раньше считалось, что сны разгружают нашу психику и помогают решить какие-то внутренние проблемы, то сегодня существует теория, что без них жить лучше. Исследователи Университетской клиники Цюриха провели исследование и выяснили, что существуют люди, которые вообще не видят снов и их здоровье не хуже людей, которые их видят. То есть, сонные переживания не несут никакой полезной для организма функции.

К такому же выводу – о полной бесполезности сновидений пришёл английский профессор Джим Хорн из Лафборо. Он считает, что сновидения - это как кино для мозга, его развлечение. Он постоянно имеет дело с людьми не видящими никаких видений во сне и не видит у них никаких психических отклонений. Профессор Хорн считает, что в поддержку привычной теории Фрейда, что сны помогают решить внутренние конфликты нет никаких серьезных научных доказательств.

В некоторых случаях сновидения могут даже усугубить состояние больного. Например, страдающие депрессией пациенты видят мрачные и тяжелые сны, усугубляющие их болезнь. Медицине известно немало случаев, когда у людей, которые не видели сны в течение года, только улучшалось состояние здоровья.

Список использованной литературы:

• Ковров Г.В. (ред.) Краткое руководство по клинической сомнологии М: “МЕДпресс-информ”, 2018г.
• Полуэктов М.Г. (ред.) Сомнология и медицина сна. Национальное руководство памяти А.Н. Вейна и Я.И. Левина М.: “Медфорум”, 2016г.
• А.М. Петров, А.Р. Гиниатуллин Нейробиология сна: современный взгляд (учебное пособие) Казань, ГКМУ, 2012г.

Подобные сны видят как мужчины, так и женщины. Зачастую именно с нападениями и погонями связаны детские кошмары, которые запоминаются на всю жизнь. Что может за ними скрываться?

Нападающий может быть отражением скрытого внутри нас страха или желания, которое подавляется нашим эго, пока мы бодрствуем. Или же угроза во сне может быть отражением какой-то настоящей опасности. Наконец, подобные сновидения могут быть отголосками инстинктов, доставшихся нам от первобытных предков, которым все время приходилось быть настороже и опасаться атак крупных хищников.

2. Учебные заведения, учителя

В нашем опросе в основном участвовали студенты, для которых проблема учебы была особенно актуальной (причем для женщин – в большей степени). Такие сны характерны не только для нашей эпохи: встречаются свидетельства того, что в Древнем Китае похожие кошмары снились тем, кто готовился к государственным экзаменам, от которых зависела вся последующая судьба человека.

3. Секс

Оказалось, что мужчинам сны сексуального содержания снятся чаще, чем женщинам. Трудно сказать, врожденные ли это различия или же они возникают в результате воспитания и влияния общества и среды. Не исключено, что культура подавляет сексуальность женщин, и из-за этого они реже видят такие сны.

Современные исследования пока не готовы дать однозначный ответ на эти вопросы. Возможно, в подобных снах проявляется наш биологический инстинкт размножения и проблемы, с которыми мы сталкиваемся, пытаясь реализовать его в условиях моральных ограничений, которые налагает общество.

4. Падение

Падения снятся нам гораздо чаще, чем полеты. Велика вероятность, что такие сны связаны c резким перепадом уровня нейротрансмиттеров (химических веществ, посредством которых импульс передается от одного нейрона к другому. – Прим. ред.) в мозге при смене фазы сна.

Но кроме физиологических причин, сны о падении могут иметь и символическое значение, отражая резкие изменения, разрушение привычного уклада жизни, потери и психологические травмы. Изредка в подобном сне падение может перерасти в глобальную катастрофу, апокалипсис, обрушение всего мира.

5. Многократные попытки что-то сделать

Иногда спящий разум словно застревает в размышлениях о чем-то. Обычно это касается ситуаций из реальной жизни, вызывающих стресс. Нередко при этом мы испытываем неприятные ощущения: недовольство, страх, чувство бессилия.

На то может быть физиологическая причина – паралич мышц, наступающий во время сна. Но помимо этого подобный сон отражает скрытый глубоко внутри нас страх попасть в порочный круг, выйти из которого мы не сможем, несмотря на все усилия. Этот страх лежит в основе древнегреческого мифа о Сизифе. У современного человека такое ощущение экзистенциального ужаса могут вызывать, например, работа, учеба, личные отношения.