Евгений Евтушенко: «Поэзия начинается тогда, когда она становится исповедью. Евгений Евтушенко: «Поэзия начинается тогда, когда она становится исповедью Кого исключили из литинститута за

Ты можешь получить в Литературном институте им. Горького филологическое образование по специальности "литературный работник" или "переводчик художественной литературы". Ты можешь работать журналистом, редактором, преподавателем, корректором, зарабатывать своим творчеством (все надеются, что в будущем это станет реальным). Кем ты будешь работать, зависит, прежде всего, от тебя, творческий вуз здесь не может дать никакой гарантии. Но в Литературном ты сможешь почувствовать нечто более важное, чем гарантированное рабочее место. Это та самая особая атмосфера, которая так ценится творческими людьми.

Дом Герцена и МАССОЛИТА

Литературный институт расположен в бывшей усадьбе Герцена, которая находится по адресу Тверской бульвар, 25. Это очень красивое здание в тихом центре Москвы, одна сторона усадьбы выходит на Большую Бронную, другая - на Тверской бульвар. Все рядом - пешком можно прогуляться до Красной площади, до Маяковской, до Арбата, до Патриарших прудов. Эти маршруты давно уже исхожены поэтами, прозаиками и прочими литературными гражданами.

В самом особняке особая атмосфера. Она осталась, несмотря на модернизации и ремонты, и не почувствовать ее невозможно. В этом здании в стиле классицизм родился А.И. Герцен. В 40-х гг. XIX века у владельца усадьбы Д. Свербеева собирался литературный салон, в котором бывали Н. В. Гоголь, В. Г. Белинский, П. Я. Чаадаев, С.Т. и К.С. Аксаковы, А.С. Хомяков, Е.А. Баратынский, М.С. Щепкин. В конце XIX - начале XX века в усадьбе размещалось издательство братьев Гранат. В XX веке здание занимали многие писательские организации, в бывшем доме Герцена проходили литературные вечера, на которых выступали В. Маяковский, А. Блок, С. Есенин. Это же здание упоминается в романе "Мастер и Маргарита" под именами "Дом Грибоедова" и "Дом МАССОЛИТА".

Собственно Литературный институт был основан в 1933 году по инициативе Максима Горького как Вечерний рабочий университет. Университет воспитывал "новые писательские кадры из рабочих и крестьян". С тех пор прошло более 70 лет, многое изменилось, но кое-что осталось неизменным. Сегодня институт воспитывает писателей не только из рабоче-крестьянских семей, но само существо института глубоко консервативно. Кого-то это привлечет, кого-то оттолкнет, но правильнее сказать, что это и хорошо, и плохо.

В институте мастера и преподаватели отдают предпочтение классической литературе, русской и зарубежной. Если вы выберете этот вуз, то вас основательно познакомят с западноевропейской литературой - с античности до наших дней и с русской - от древности до современности. Кстати, современная литература (текущая) преподается три года. Семинары по текучке, как ее здесь называют, превращаются в дополнение к основному творческому семинару. К каждому занятию выбирается докладчик, который рассказывает о каком-нибудь известном современном российском произведении, а потом все высказывают свое мнение об обсуждаемом авторе и его тексте. Ругают, хвалят, спорят, - семинар по текучке превращается в увлекательный и плодотворный разговор о литературе.

Нет ли у тебя лишнего талончика?

Вообще говорить в Литературном институте любят. Без бесед, обсуждений и споров разве может быть писатель? После второй пары (кстати, занятия в институте начинаются в 10 утра) будущие литераторы встречаются в столовой. Столовая (вечером джаз-клуб) находится в соседнем здании. Она в Литературном институте очень необычная. В ней ничего нельзя купить! Хочешь есть - отправляйся в деканат за цветным талончиком, а потом вставай в очередь и получай по талончику свой обед. Эта бесплатная система здорово выручает тех, кто живет в общежитии, или просто не слишком богат.

В столовой беседуют, читают, обсуждают прочитанное и готовятся к семинарам. Книжка на подносе с борщом - самое обыкновенное дело. Продолжение разговоров может случиться на Тверском бульваре. В любую погоду, на пяточке у фонтана (напротив кинотеатра "Пушкинский", по другую сторону Тверской улицы) можно встретить литовцев (ударение на "и"!). Обычно они с горячительными напитками читают стихи или говорят о своем, о поэтическом. Еще оживленно беседующих студентов Литературного можно застать в общежитии на Дмитровской.

Здание на Дмитровской

В Литературном институте много иногородних студентов. Творческие работы присылают со всей России (и даже из других стран). Все они прочитываются, более того - многие мастера предпочитают ребят из провинции, надеясь найти именно в них будущее литературы. Кстати, блата в Литературном нет никакого, - что для московского вуза уникально. Поступить может абсолютно любой талантливый человек. Именно поэтому общежитие никогда не пустует. В комнаты селят по два человека, удобства - на этаже, душ - внизу. В общежитии проходят занятия по физкультуре: настольный теннис, гимнастика. Учти, что отношение к физкультуре в этом институте более чем серьезное. Прогуливать нельзя - выгонят скорее, чем за "творческую несостоятельность".

Охрана в общежитии очень серьезная: переночевать "разок-другой у друзей" невозможно. Остатки советской строгости. Равно как и то, что прогуливать занятия нельзя, все прогулы подсчитываются и вывешиваются на доске объявлений. "Лидеров" исключают. И все же хитрые студенты умудряются и сачкануть иногда, и пробираться в общежитие. Здесь любят выпить, поговорить и вспомнить бывших жильцов, например, Николая Рубцова. Да и не один Рубцов, почти все русские литераторы XX века связаны с институтом. Преподавали в нем К.Паустовский, К.Федин, М.Светлов, Л.Озеров, Л.Ошанин, С.Радциг, А.Тахо-Годи, Г.Винокур и многие другие известные личности.

О поступлении

В Литературный идут те, кто предан литературе, или те, кто ищет подходящего окружения для своей творческой личности. Надо сказать, что и те, и другие, находят здесь искомое. Учась в Литературном, ты общаешься со множеством необычных, странных, неординарных людей. Когда знакомишься с кем-то, хорошим тоном считается попросить почитать текст. Когда тексты взаимно прочитаны, полагается честно сказать свое мнение, и только потом уже начинается дружеское общение.

Чтобы поступить в Литературный институт, вам придется пройти два этапа. Первое вступительное испытание существует уже много десятков лет. И называется оно "творческий конкурс". Прошел это испытание - считай, поступил. Раньше на творческий конкурс можно было подать только опубликованное произведение или текст с рекомендацией члена Союза писателей. Сейчас в институт обычно идут после школы. Естественно, что от вчерашних школьников требовать публикаций было бы глупо. Да и к чему они? Если человек талантлив, и ему есть, куда расти, к чему стремиться, институт постарается помочь ему.

На творческий конкурс можно подавать произведения на отделения поэзии (350 строк), прозы, драматургии, публицистики, критики, детской литературы, художественного перевода (25-35 страниц).

Экзамены

Если вы чувствуете потребность в основательной подготовке, то можете записаться в Лицей (1 год) или на подготовительные курсы (6 месяцев). Что нужно сдавать после того, как пройден творческий конкурс? Первый экзамен - еще одно творческое испытание. Вам нужно написать этюд на заданную тему. Этюд - это коротенькая история, интересная зарисовка, рассуждение на тему, эссе. Похожий экзамен есть, кстати, на сценарном факультете во ВГИКе. Но там от будущих сценаристов требуют развернутого сочинения с хорошо выстроенным сюжетом.

Темы на экзамене могут быть самые неожиданные. Бывают даже забавные. "Последний секрет президента", "В кладовке под лестницей", "Опасная дорожка", "Красный цветок ночью" или - менее абстрактные, например, "Какое открытие совершил Чехов в драматургии". Темы будет придумывать ваш будущий мастер. Они могут зависеть от направленности вашего семинара: у поэтов могут быть темы, связанные с поэзией, у критиков - с критикой и так далее. Этюд ваш будущий мастер оценит по 5-балльной шкале. "5" увеличит ваши шансы на поступление.

Какие еще экзамены предстоит сдать? Русский язык - изложение или ЕГЭ. Русская литература - письменно, нужно будет ответить на два вопроса. Иностранный язык - тестирование и перевод (его сдают только переводчики).

Последнее вступительное испытание не менее специфическое, чем первое. Вам нужно пройти собеседование. Страшного в нем нет ничего, тем более что все экзамены уже позади. Однако представьте... Вы заходите в небольшую, обшитую деревом, комнату. В центре - огромный овальный стол, за которым сидят ректор, ваш мастер, будущие преподаватели. Вас любезно приглашают присесть, и тут начинается... Каждый, кто захочет, задает вам совершенно любой вопрос. Обычно спрашивают о причине поступления, о творчестве, о городе, из которого вы приехали, о любимых и вообще известных писателях. Поэтов любят просить почитать свои стихи. Держитесь уверенно, отвечайте смело и остроумно. За собеседование тоже выставляется оценка. Если вы больше молчали или говорили откровенные глупости, злились, плакали (и такое бывает) - могут поставить "3".

И вот, все полученные баллы суммируются - и объявляются победители. Список поступивших будет прочитан, и сразу же последуют вспышки небывалой радости и дикие вопли отчаяния. И все же результаты довольно-таки предугадываемы. За время экзаменов вы будете знать всех своих соперников, будете знать, кто лидирует, кто отстает. Будут ходить слухи и о том, сколько человек какой мастер набирает. Те, кто сдал все экзамены, но не добрал баллы, нередко поступают на контрактной основе. Можно ли потом перевестись на бюджетное? Такие случаи известны: если вы учитесь на одни "пятерки" и во всем остальном являетесь примером для подражания, вас могут перевести. Но если вы не прошли по творческому конкурсу, надежды мало.

Вы и творческие семинары

Подавляющее большинство студентов - ребята молодые и пока не имеют устойчивых взглядов на творчество. Наверное, поэтому часто бывает так, что авторитет мастера оказывается слишком силен. Представьте, что каждый вторник мастер говорит вам: "Пишите искренне, пишите то, что вы пережили. То, что выдумано, - плохо и ненатурально". В сущности, такой совет верен, любой писатель пишет о том, что ему близко, интересно, что он хорошо знает. Но, с другой стороны, разве писатель не имеет права на выдумку? Разве все выдуманное обязательно будет неискренним, фальшивым, ненастоящим? Может ведь получиться и так, что выдуманное, совершенно нереальное будет прочувствовано автором так глубоко, как не были прочувствованы реальные события его жизни. Поэтому каждый совет мастера надо уметь правильно понимать и примерять его именно к себе. Вполне очевидно, что когда на семинаре 20 человек, мастер не может указать единственно верный путь каждому.

Практика чтения и обсуждения написанного - давняя и применяется не только в Литературном, но и на слетах, форумах молодых писателей. Что же представляет собой творческий семинар в Литературном институте? Мастер или сами студенты выбирают, кого будут обсуждать, назначают дату. Студент должен раздать всем членам семинара свою подборку (так называются "написанные за последнее время тексты, которые не стыдно обсудить"). К следующему занятию все будут ознакомлены с текстами и смогут высказать свое мнение. Такая практика обычно применяется на прозаических семинарах. Считается, что прозу можно воспринимать только при чтении. На самом семинаре автор может прочитать небольшой рассказ - это бывает полезно, если кто-то не успел ознакомиться с подборкой.

На поэтических семинарах стихи тоже раздаются заранее. А вот на драматургическом семинаре подборки заранее не раздаются. Автор будет читать свою пьесу вслух, от начала и до конца. Никакого чтения по ролям, даже если в пьесе будет десяток действующих лиц. Монотонно, ровно, со всеми ремарками, всякий раз называя имена действующих лиц перед репликами - именно так следует читать пьесу. Ведь если ваша пьеса будет ставиться в театре, ее будут читать перед актерами. Актеры сами сыграют эмоции там, где это будет необходимо. Но должен быть текст, ровное монотонное чтение позволит представить, как будет звучать этот же самый текст со сцены. Когда чтение пьесы закончено, все высказывают свое мнение. Часто разгораются споры о том, каким должен быть конфликт, нужен ли современному театру чистый жанр или же можно смешать комедию с трагедией. На факультете переводчиков тоже есть творческие семинары, на них студенты вместе с опытным мастером-переводчиком учатся искусству перевода. Последним, как бы подводя итог всему сказанному, говорит мастер.

Вы всегда сможете зайти в гости на "чужой" семинар, а вот свой надо выбирать не по степени знаменитости мастера. Хорошо бы перед поступлением разыскать произведения мастера, творческие или критические, почитать их, поразмыслить над тем, нравятся ли они тебе. Ведь, так или иначе, мастер будет преподавать вам собственную манеру письма. От мастера-реалиста не стоит ждать призывов к сюрреализму. Возможно, ваш мастер окажется разумен и не будет настаивать на признании его литературных вкусов; но будьте готовы к тому, что этого может и не произойти.

Если вы совсем не уживетесь с позицией своего мастера, всегда есть возможность перейти на другой семинар. Для этого нужно будет показать свои работы выбранному мастеру, и если они ему понравятся, он с радостью возьмет вас к себе. Хороший мастер искренне заинтересован в наборе талантливых студентов. Во-первых, они потом будут с благодарностью вспоминать своего учителя и посвящать ему романы. Во-вторых, каждый настоящий писатель хочет передать свой опыт молодым талантливым ребятам. Поэтому не бойтесь - подавайте свои работы на несколько направлений, посещайте разные семинары, учитесь, набирайтесь опыта, пишите.

Евгения Евтушенко называют самым «громким» поэтом плеяды великих представителей писательской среды периода «оттепели». Его стихи давно стали классикой отечественной поэзии. Своё первое стихотворение про желание стать пиратом поэт написал ещё в четырёхлетнем возрасте и его содержанием весьма насторожил бабушку. Впрочем, примерным поведением Евгений не отличался и в школьные годы. За дисциплинарные взыскания он был позже исключён и из Литературного института

Одно всегда было и остаётся неоспоримым — это литературный талант Евтушенко. Произведения автора отличает яркая и богатая палитра эмоций и жанровое многообразие. Сам поэт творческой основой своих работ считает антологическую составляющую. Именно поэтому его поэзия пропитана духом творчества многих русских поэтов, на работах которых, по признанию самого Евгения Александровича, он учился.

— Евгений Александрович, как известно, в 17 лет мы все поэты. А вам в этом юном возрасте удалось даже опубликовать своё стихотворение в «Советском спорте». Когда вообще вы начали писать?
— В 4 года я написал свою первую фразу в стихах: «Я проснулся рано-рано, стал я думать, кем мне быть. Захотел я быть пиратом, чтобы грабить корабли». Услышав это, бабушка всплеснула руками: «Ну и наклонности!..».
— Вас называют шестидесятником. А вы сами себя кем считаете?
— Я считаю себя просто одним из многих русских поэтов. И, если вы спросите меня, на творчестве каких поэтов я учился, то отвечу, что я учился у всех русских поэтов, независимо от их литературного направления. Я пытался объединить в себе черты поэтов, которые ссорились при жизни, например, Есенина, Маяковского и Пастернака, и тем самым помирить их. Я любил их всех троих. Но они при жизни во многом не сходились. И поэтому я занялся составлением антологий. Я даже, как профессиональный поэт, являюсь антологистом по характеру. Во всех моих стихах вы можете найти отражение всего того, что я перенял у разных поэтов, даже у тех, чьи имена не стали широко известными. Но и у них могут быть бессмертные строчки. Так что маленьких поэтов на самом деле не бывает. Есть поэты и графоманы.
— Как вы относитесь к 50-м годам, когда вас начали активно печатать, когда пришла слава?
— Я тогда просто наращивал форму. Больше экспериментировал именно с этой составляющей, чем писал всерьёз. С моей точки зрения, поэзия начинается тогда, когда она становится исповедью. Это необходимое первое условие для поэта, когда тебя что-то переполняет и тебе необходимо выразить свои чувства. Это может быть чувство любви, негодования, гражданского гнева… Но, самое главное — высказать всё то, что внутри было необходимо для тебя. В поэзии самое главное — чувство не случайности того, о чём ты пишешь. Я же сначала был просто очень верным читателем стихов. Если бы не стал поэтом, то читателем бы остался всё равно. Но так сложилось, что со временем стал писать понемножку и сам. И когда я был в Сибири во время войны (мужчины тогда все были на фронте) я, как и другие дети, много времени проводил и общался с женщинами, помогал им. Мы вместе пели песни, я наблюдал, как рождается фольклор, предлагал хорошую строчку, рифму.
— А над чем сейчас работаете?
— Во-первых, продолжаю работать над антологией десяти веков русской поэзии под названием «Поэт в России больше, чем поэт» совместно со своим редактором Раздвижевским. Три тома уже вышли, но, к сожалению, очень маленьким тиражом. Я только что вернулся из огромной поездки по 28-ми городам России. Был и на Транссибирской магистрали, и доехал от Санкт-Петербурга до Владивостока и Находки. У нас была хорошая бригада, наподобие тех, которые существовали во время войны. Кстати, в одной из них на фронте работала моя мама. Наша команда состояла из драматических актёров, исполнителей: Дима Харатьян, Сергей Никоненко, Игорь Скляр… Они исполняли песни военных лет, в том числе и на мои стихи.
Эта поездка была посвящена 70-летию Великой Победы и связи времён. Во всей этой атмосфере сплочённости творческих людей я был точно так же счастлив, как и во времена своей молодости, когда дружил с поэтами-фронтовиками. Эта поездка стала шагом на пути к тому, чтобы опять вернуть поэзию нашему народу. У нас совершилось то, чего никогда до этого не было: абсолютная разъединённость читателя с писателем. И в этом виновато не столько государство и правители, сколько сами писатели, их пассивность и пассивность всех учреждений, занимающихся культурой. Они просто забыли, что за литературой нужно следить и так же культивировать её, как сад.
Необходимо также взрыхлять почву, как это делают хорошие садовники. К моему ужасу, в филармониях почти во всех регионах, где мы проезжали, исчезла профессия чтеца. А раньше у нас были абонементные программы со специальными скидками для школ и пенсионеров. Но нельзя вместе с этим думать, что сегодня исчезли и люди, которые хорошо читают стихи. Например, в нашей команде, наряду с ветеранами сцены, прекрасно доносили поэтические строки до слушателей и молодые актёры.
И один из них — Борис Константинов. Он играл меня в фильме «Похороны Сталина». Этот актёр блистательно читал произведения Петра Яковлевича Чаадаева и стихи Александра Сергеевича Пушкина. И публика с таким воодушевлением воспринимала его выступления, как будто это написано про сегодняшний день. Потому что классика, — это то, что актуально всегда. В тех краях, на Северной магистрали, артисты, представляющие классическое направление в искусстве сегодня большая редкость. Туда, к сожалению, всё больше едет попса. Так что из этой поездки я вернулся наполненный верой в наше будущее, если мы не будем разрывать связи поэтов с народом.
— Во время этой поездки, несмотря на физическую трудность, вы что-то написали?
— Я написал только несколько стихов, посвящённых одновременно Че Геваре и Владимиру Высоцкому. Потому что я видел во всех городах (что меня очень удивило) портреты этих моих двух друзей. Ими были украшены стены многих молодёжных клубов. Вот эти, казалось бы, непохожие друг на друга люди и стали героями сегодняшней молодёжи глубинки. Самый лучший памятник Высоцкому, кстати, стоит в Новосибирске, а не в Москве.
— Вы по характеру, вообще, коллективист?
— Моя первая работа, за которую я получал деньги, была работа геолога. А они, как известно, все коллективисты. Когда меня вышибли из школы я поехал в геологоразведочную экспедицию. По природе я очень хорошо себя чувствую, работая вместе с людьми. Мне довелось в своё время выступать в качестве режиссёра. Я снимал два фильма. До сих пор все те, кто работали со мной, хотят продолжить это дело.
— Что ещё у вас в работе сегодня?
— Скоро будут выходить четвёртый и пятый тома моей антологии. Но трагедия ситуации в том, что предыдущих изданий этой серии нет нигде по всей Северной магистрали. А я считаю, что они должны быть в каждом доме, в каждом институте, в каждой школе. Это история русской поэзии в пяти томах. Это издание должно быть настольной книгой студентов и преподавателей литературы. И если мы ставим вопрос об уважении к литературе, даже посвящаем ей отдельный праздник в году, то надо возрождать традиции общения читателей с писателями.
Это то, о чём нас просила публика во всех городах, где мы были. Должны быть организованы, помимо нашей, и другие творческие бригады, которые бы ездили по стране и возобновляли этот контакт народа с теми, кто доносит до него наше богатое литературное наследие. В филармонии надо вернуть профессии чтецов. Иначе нас ждёт перспектива развития только развлекательной литературы и критицизм общества.
— У каждого поэта есть своя болдинская осень. Можно ли назвать таким периодом в вашей жизни время, когда вы работали геологом?
— У меня, к сожалению, болдинские осени чаще всего бывают в больнице. Когда я был в геологоразведочной экспедиции, у меня там много времени уходило на физическую работу, путешествия, приключения, авантюры, восхождения в горы, проникновения в сложные ущелья. А в больнице (не дай Бог, конечно, туда снова попадать), находясь в ситуации, когда ты не можешь двигаться, у меня бывают самые плодотворные моменты в моей жизни. Я не могу ничего не делать. Писатель должен уметь соизмерять одиночество, когда он работает, с тем, чтобы в то же время, не уйти в это состояние от читателей. Потому что, я считаю, эта образовавшаяся уже пропасть между читателями и писателями, очень опасна и для тех, и для других. Нам эту дистанцию необходимо уничтожить. Нам, писателям, нужно идти навстречу к своему народу, а народ должен идти к нам.
— Кстати, каково быть автором такой крылатой фразы, как «Поэт в России больше, чем поэт»? Что вы ощущаете, когда кто-то что-то говорит по этому поводу?
— Многие поэты в своё время были недовольны ею. Говорили, что этим я оскорбляю поэзию, мол, разве недостаточно быть просто поэтом? Нет, недостаточно. И пример тому — жизнь Александра Сергеевича Пушкина, который был историком, редактором, исследователем и чтецом собственных стихов. Он много проводил времени в Михайловском со своей няней Ариной Родионовной, которая была не менее гениальным человеком, чем он. Я благодарю Бога и Мишу Задорного за то, что он в своё время устроил конкурс на лучший эскиз памятника этой великой женщине. И поставил на территории России за свой счёт три памятника Арине Родионовне. Это ли не лишнее доказательство того, что поэт в России больше, чем поэт!

Беседовал Виталий КАРЮКОВ

Итак, второй документ (сохраняем его первичную пунктуацию и замечательную стилистику):

СОЮЗ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ СССР ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ им. А. М. ГОРЬКОГО

Москва, Тверской бульвар, 25. Телефон: Б 8–61–80, Б 8–51–79, К 5–30–85

Товарищ ЕВТУШЕНКО!

Странно, что до сих пор Вы делаете вид будто Вас отчислили из института «за неуспеваемость». В приказе, который Вам известен, сказано: «За систематическое непосещение занятий, неявку на зимнюю экзаменационную сессию и несдачу экзаменов в дополнительно установленный срок», т. е. за систематические нарушения учебной дисциплины. В нежелании считаться с элементарными обязательными для всех нормами дисциплины Вас обвиняли давно и в многочисленных приказах дирекции института и в постановлениях студенческих собраний и в постановлении Секретариата Союза писателей от 27 апреля 1956 г., но Вы не сделали для себя необходимых выводов и продолжали нарушать учебную дисциплину. Вы стали одиозной фигурой в студенческом коллективе и сами себя поставили вне его, а приказ только оформил созданное Вами самим положение. Если Вы этого не понимаете, то обижайтесь на себя.

В своем письме (на имя ректора В. Озерова. - И. Ф .) Вы признаете, что не выполнили даже своего последнего обязательства /а их было много/ погасить задолженность за 4 курс. Кстати говоря, Вы не сдали еще два экзамена и два зачета /а не «один лишь предмет»/ и чистейшим вымыслом является утверждение будто бы в прошлом году не было зачета по русской литературе. Но Вы до сих пор не выполнили и еще одного своего обязательства - сдать экзамены за аттестат зрелости и представить аттестат зрелости, ибо без него Вы не имеете права учиться в вузе. Вас приняли в институт с условием представить в течение года аттестат зрелости, но прошло четыре года и несмотря на устные и письменные напоминания Вы до сих пор не представили. Чего же Вы хотите? Люди верили Вам, а Вы сами подорвали в них веру в себя и требуете, чтобы Вам снова поверили на слово? Нет уж, извините, нема дурных!

По поручению тов. Озерова отвечаю Вам, что о восстановлении Вас в числе студентов сейчас не может быть и речи.

Зам. директора по научно-учебной работе

/И. СЕРЕГИН/

«Нема дурных!» Изысканно сказано. В официальной бумаге. Пахнет высоким творчеством, а не бюрократизмом. Правда, инцидент с евтушенковским поступком на мартовской дискуссии о дудинцевском романе не упомянут и замят, а дело-то было как раз в этом. Хотя и того, что перечисляет Серегин, достаточно для отчисления, скажем прямо.

Почти тотчас, 9 мая, за Евтушенко строго, но справедливо вступается в «Литературной газете» Владимир Луговской (статья «Поэзия - душа народа»):

Наш «нигилизм» в поэзии - это мода, естественно, преходящая, но мода. Когда талантливый и страстный поэт Е. Евтушенко в своей небольшой поэме «Станция Зима» подвергает все и вся критическому подозрению, - это все очень по-юношески. Если из него получится мужчина-поэт, он будет писать по-другому.

В свете воинских подвигов («медвежья болезнь») «дяди Володи» это звучит особенно убедительно.

На Москву надвинулся Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Москва преобразилась. Столько другого она не видела давно, а может быть, и никогда, «…в один день в Москве оказалось столько иностранцев, сколько не было примерно за двадцать пять предшествующих лет. Однако осколки железного занавеса крепко застряли в глазах некоторых людей». Евтушенко со товарищи читают стихи охмелевшей от всемирного восторга всемирной молодежи. Фестиваль прогремел и схлынул, наступило похмелье, произошли неизлечимые перемены в сознании советской молодежи, и за нее взялись по новой.

Ругали молодых огулом. Руководитель поэтического семинара Литинститута Василий Журавлев напечатал в «Известиях» от 3 сентября 1957 года статью «Никудыки»: Мориц, Ахмадулина, Евтушенко и некоторые другие - это они и есть ни к селу ни к городу, никудыки.

Стихи Беллы Ахмадулиной выглядят всего лишь невинными цветочками в сопоставлении с ягодами, так щедро рассыпанными в поэзии Евтушенко…

Через восемь лет славный пиита Василий Журавлев отметится превосходной публикацией - под его именем в «Октябре» (1965. № 4) народу явилось ахматовское стихотворение «Перед весной бывают дни такие…», чуть-чуть подправленное рукой мастера, Василия Журавлева. Литинститутский Песталоцци кое-как отбился от обвинений в плагиате, объяснив все это дело забывчивостью, поэтической рассеянностью: мол, записал для себя понравившиеся строки, а потом взял да позабыл, чьи они, принял за свои и предложил в печать.

Литучеба продолжалась.

Иногда «никудыкам» давали голос, разрешали высказаться. Алла Киреева, юная жена юного Роберта Рождественского и будущий критик, говорит со страницы «Литературной газеты» от 7 февраля 1957 года в заметке «Трудно молодым издаваться в “Молодой гвардии”»:

Одна, пять, десять бесед с молодыми поэтами, и все они с обидой и горечью говорят об издательстве «Молодая гвардия»… «Молодая гвардия» больше «закрывает» молодых, нежели «открывает» их. Можно было бы перечислить много интересных книжек… поэтов, забракованных издательством… четырежды браковались книги Евгения Евтушенко.

Как бы то ни было, Евтушенко не скупится на теплые воспоминания:

«Литинститут сбил с меня мое мальчишеское зазнайство. Эпоха была скверная, а вот среда была талантливая. Лекции читали Шкловский, Асмус, Светлов, Металлов, Былинский - люди, преподававшие нам совсем не то, что было написано в официальных учебниках. Ни от одного из них я не слышал ни одного подхалимского слова о Сталине, ни одного восторженного слова о докладе Жданова, посвященном журналам “Звезда” и “Ленинград”».

К тому же среди тех студентов были фронтовики, просто старшие, хлебнувшие своего. Разговоры, учеба вживую, дружбы и любови.

Он адекватно отреагировал на «апрельские тезисы» институтского (читай - союзписательского) руководства: мощным потоком стихов. Похоже, порка была ему полезна. 1957 год - чуть не ежедневное возникновение вещей, тут же становящихся классикой момента. Это относится не только к заведомо программным стихам-декларациям типа «Безденежные мастера» - посвящено Юрию Васильеву и Эрнсту Неизвестному, или «Будем великими!» - посвящено Эрнсту Неизвестному, или «Карьера», посвященная опять-таки Васильеву.

Он обзавелся дружбами художников, с некоторыми - на всю жизнь. С Юрием Васильевым он и Белла познакомились во время московского фестиваля. Васильев написал их портреты.

Я познакомился с новым Есениным!

Евтушенко влюбился в Васильевскую мастерскую, практически жилье. Подушка лежака упиралась в токарный станок, над которым висели множество разных инструментов и белые слепки рук друзей. Красный бочонок, запорошенный гипсом, при надобности превращался в стол - на этот бочонок ставился маленький овал. Был там еще и гончарный круг, на котором катались ребятишки художника.

У Эрнста Неизвестного мастерская была полем холостячества. Толпы народа проходили под ее подвальными сводами, подпираемыми могучими фигурами из камня и гипса. Евтушенко приходил туда в любое время суток, ибо там так было принято. Бывало, мастер давал ему ключ от мастерской, точнее - показал то место, где лежал тот ключ. В один из таких визитов на поэта и его временную музу рухнуло одно из изделий скульптора, не нанеся, слава те Господи, особых повреждений. Вероятно, после этого случая у него родились строчки с не совсем понятной гендерной самоидентификацией:

Мы с вами из ребра Гомерова,

мы - из Рембрандтова ребра.

(«Безденежные мастера»)

Библейская аллюзия на происхождение Евы, пожалуй, слишком смела. Но это не так уж и существенно, поскольку сам процесс стихотворства набрал скорость невиданную, не говоря о внестиховой жизнедеятельности.

Борис Слуцкий, друг и опекун левых московских и питерских художников, в основном молодых, сводит Евтушенко с Олегом Целковым - оказалось, на всю жизнь.

Круг его общений выходит на международную орбиту. Ему звонит Семен Кирсанов: «Приехал Неруда… Устраиваю в его честь ужин… Раздобыл по этому случаю седло горного барана… А Неруда обещал сделать какой-то замечательный коктейль…» С великолепным Пабло Нерудой - этим «великим плохим поэтом» - он задружится надолго, они будут встречаться в Латинской Америке, разговаривать, вместе выступать. Поразительно, но отчетливо демократический Нобелевский комитет в 1971-м выбрал лауреатом премии Пабло Неруду, на весь мир известного коммуниста. Впрочем, это было время детанта (разрядки международной напряженности).

На этих скоростях Евтушенко умел совмещать разные темпы стиха, разную тематику, отнюдь не всегда нуждающуюся в динамизме.

Еще январское стихотворение 1957 года «Дорога в дождь - она не сладость…» задало тон элегии и впервые напрямую посвящено Гале.

На первый план выходит элегическая лирика. Ямб - в четыре стопы или в пять - звучит столь естественно, что о другой форме и думать не надо, по крайней мере в таких вещах, как «Патриаршие пруды» или «Сквер величаво листья осыпал…»:

Сквер величаво листья осыпал.

Светало. Было холодно и трезво.

У двери с черной вывескою треста,

нахохлившись, на стуле сторож спал.

Шла, распушивши белые усы,

пузатая машина поливная.

Я вышел, смутно мир воспринимая,

и, воротник устало поднимая,

рукою вспомнил, что забыл часы.

Возвращение за часами, разговор с женщиной в халатике японском, артистическая обстановка ее жилья, сознание неприкаянности и необязательности этой связи, расставание и короткая встреча с похожим на себя попутчиком - весь сюжет о том, что «немолодость угрюмо наступает, и молодость не хочет отступать». Это понятно многим, сотням тысячам, и как раз тем, кто умеет читать или слушать стихи.

Он говорит просто и предметно, и тем, кто ему внимает, по большому счету все равно, откуда берется новое говорение, а оно - плод настойчивых поисков иной ритмики, иной рифмовки, иных размеров и комбинаций речи. Повествовательный ямб чередуется с песенным хореем или ударником, полнокровная строка - с оборванной фразой, пропуском стопы или непредусмотренным ударением. За его поиском стоит все тот же Кирсанов или ранний Асеев, а то и Каменский - футуризм певучего лада, который, пожалуй, по природе ближе ему, чем громоносность Маяковского.

В тайге для охотников

домик стоит.

На гирьке ходиков

бабочка спит…

(«В тайге для охотников…»)

О, эта бабочка нам знакома. Евтушенко не боится повторяться.

Каждый раз, говоря о Сибири, он находит множество новых красок вдобавок к тому, что уже сказано до того.

И горы Урала

стояли, мертвы и тверды,

и дрожь пробирала

гусиную кожу воды.

(«В тайге для охотников…»)

Олег Чухонцев напишет в 1964-м:

Мы срослись. Как река к берегам

примерзает гусиною кожей,

так земля примерзает к ногам

и душа - к пустырям бездорожий.

Через почти тридцать лет (1984) Сергей Гандлевский скажет:

Пруд, покрытый гусиною кожей…

Мы помним евтушенковский «Казахстан» с упоминанием топонима Джеламбет. Вот как теперь звучит это слово и то, что за ним стоит, в новом стихотворении:

Заснул поселок Джеламбет,

в степи темнеющей затерянный,

и раздается лай затейливый,

неясно на какой предмет.

А мне исполнилось четырнадцать.

Передо мной стоит чернильница,

и я строчу,

строчу приподнято…

Перо, которым я пишу,

суровой ниткою примотано

к граненому карандашу.

Огни далекие дрожат…

Под закопченными овчинами

в обнимку с дюжими дивчинами

чернорабочие лежат.

Застыли тени рябоватые,

и, прислоненные к стене,

чуть голубоватые,

устало дремлют в тишине.

О лампу бабочка колотится.

В окно глядит журавль колодезный,

и петухов я слышу пение

и выбегаю на крыльцо,

и, прыгая,

собака пегая

и ночи таянье,

и звоны ведер,

и вера сладкая и тайная,

что это все со мной не зря.

Все, совершенно все, названное поэтом, освещено лучом поразительной точности, а само ощущение переходности, некоторой грани, возрастной и душевной, передано на изумление тонко. Может быть, это было состязанием с пастернаковским: «Мне четырнадцать лет…» Кстати говоря, это стихотворение написано тотчас следом за более чем известным «Со мною вот что происходит…». Возможно, в воспоминании о Джеламбете поэт попытался найти некую точку опоры в дни сердечного раздрая.

Ничего странного не было в том, что несколько позже, в Париже, Георгий Адамович восхитился абсолютной новизной этой речи:

Играла девка на гармошке.

Она была пьяна слегка,

и корка черная горбушки

лоснилась вся от чеснока.

И безо всяческой героики,

в избе устроив пир горой,

мои товарищи-геологи,

обнявшись, пели под гармонь.

………………………

Играла девка, пела девка,

и потихоньку до утра

по-бабьи плакала студентка -

ее ученая сестра.

(«Играла девка на гармошке…»)

Такого действительно еще не было в русской поэзии. Ни символисты, ни футуристы, ни акмеисты, ни постакмеисты, к которым относился Адамович, ни советские поэты, хорошо известные ему, в частности Багрицкий, так не говорили.

Не было ни этих рифм, ни этих героев, ни такого автора - плоть от плоти своих героев, умеющего между тем быть незаметно изощренным, вполне искусным.

Диаспора лелеяла традицию. Ходасевич, Георгий Иванов, сам Адамович - хранители золотого запаса русского стиха, отнюдь не чахнущие над сокровищем, как тот Кощей. Новации вполне допускались, но умеренные. Адамович, по-видимому, непредубежденными глазами обнаружил в Евтушенко известную меру консерватизма, то его свойство, о котором не догадывались многие, особливо заведомые ругатели. Само имя Зимы воспринималось как в лучшем случае прием автора, рядящегося в нового народника.

Евтушенко - человек песни. Больше ста песен на его слова будет выполнено профессиональными композиторами, еще больше его текстов мелодизировал сам народ, который чаще, чем под рояль, пел под гитару. Но уже запели Галич, Визбор, время ждало Высоцкого. Евтушенко это предчувствовал: «Он встанет, узнанный, над миром / и скажет новые слова»…

На склоне пятидесятых он написал много певучих вещей, так и не достигших песни как жанра, и несколько стихотворений - о песне как таковой. Два стихотворения интересно сравнить.

Плыла орлино, соколино

сыздетства песня надо мной:

«Бежал бродяга с Сахалина

сибирской дальней стороной».

Он производит, можно сказать, стиховедческое исследование:

Томила песня, окружала,

и столкновение двух «эс»

меня ничуть не раздражало -

я в школьный хор бочком пролез…

Другое стихотворение:

Интеллигенция поет

блатные песни.

не песни Красной Пресни.

Дает под водку

и сухие вина

про ту же Мурку

и про Енту и раввина.

Кабы Евтушенко внимательней присмотрелся к этим двум видам песни - народно-каторжанской и тюремно-уличной - их несомненную взаимосвязь не увидеть было бы невозможно. Не на Сахалине ли началась Колыма?

Сверхнасыщенное лето 1957 года пролетело. Стремительный, изгнанный из вуза Евтушенко пишет «О, нашей молодости споры…» ровно 1 сентября 1957-го - школьники и студенты празднуют начало учебного года. В литинститутских коридорах - гвалт: те самые споры.

Всё так, но есть и другие воспоминания о той поре московского «лицея». Тогда началась эпоха освоения целинных и залежных земель, молодежь подалась на восток Отечества, тянуло на подвиги настоящие. «Даешь целину!» Целина целиной, но были еще и сибирские новостройки, «Все в Сибирь!», молодой прозаик Анатолий Кузнецов потрудился разнорабочим на Иркутской ГЭС, молодой поэт Анатолий Приставкин (в те годы и Василий Белов ходил в поэтах) бетонщиком - на Братской ГЭС. Литинститут ковал кадры - певцов эпохи. Приставкин показывает изнанку энтузиазма:

Конечно, дальние дороги не пугали, вслед за первопроходцами ехали студенты на целину (Белла Ахмадулина была поварихой), на Ангару в геологические партии, в другие места, а вот атмосфера в институте пугала не на шутку. Ректор Серегин Иван Николаевич (исполнял обязанности ректора в 1954–1955 годах. - И. Ф.) огнем выжигает инакомыслие, это был 56 год, и первыми уходят Евтушенко (неудовлетворительные оценки), за ним Юнна Мориц (дурно выразилась о газете «Правда»), преследуют якобы за непосещаемость Юрия Казакова, некоторых других. Спасительно возникает катаевский журнал «Юность», который объединяет молодой подрост…

Евтушенко не столь суров к той атмосфере, уж не говоря о тех дружбах:

«У Вознесенского есть такая метафора, в какой-то степени правильная, хоть и не абсолютно точная. Он говорил, что шестидесятники похожи на совершенно разных людей, которые шли разными дорогами, и вот их схватили разбойники и привязали одними и теми же веревками к одному и тому же дереву.

Может быть, в моем случае с Вознесенским это правда. Но у нас с Робертом (Рождественским. - И. Ф.) не так. Я не думаю, что мы шли очень уж разными дорогами. Во-первых, у нас были одни и те же любимые поэты. В Литинституте была такая “проверка на вшивость”: знание чужих стихов. Мы проверяли таким образом друг друга. И с Робертом мы подружились сразу. Абсолютно. На стихах. Я помню точно: это стихи Корнилова “Качка в море берет начало”. Роберт его знал наизусть. И я его знал наизусть. В то время это было как обмен паролями. Как будто в лагере встретились два специалиста по санскриту. Корнилов ведь был тогда запрещен, изъят… Это был пароль наш - любовь к поэзии.

И вообще, мы посвящали огромную часть нашего общения разговору о стихах. Мы делились друг с другом нашей любовью к стихам и часто очень соглашались друг с другом. Я ж был еще очень молодой тогда, 19 лет, вышибленный из школы мальчишка, у меня аттестата зрелости не было. И как раз тогда, в Литературном институте, у меня был период самовлюбленности. Но меня быстро от этого излечили. Может быть, это и не заметно до сих пор, но, действительно, я от этого излечился.

И тогда в институте мы дружили, но были беспощадны друг к другу. Мы не занимались раздариванием комплиментов. Подразумевалось, что мы друзья, что мы любим наше общее дело, и это означает, что мы можем говорить друг другу очень резкие слова. Сейчас это почти не принято. И каждый из нас был очень жестким критиком, и никогда не было взаимных обид. Это была наша привычная среда обитания. Здоровый воздух. Я начал писать свои серьезные, самые лучшие стихи в то время. Это было сталинское время, но тогда и было мое настоящее начало, благодаря литературной среде мы вместе развивались, очень часто выступали вместе, зарабатывали какие-то баснословно маленькие деньги, но нам было просто приятно ездить друг с другом. Мы никогда не пьянствовали, но умели долго сидеть за столами с одной-двумя бутылками вина. Спорили, говорили… В нашей среде алкоголиков не было, кроме бедного Володи Морозова, - он сошел с круга…»

Владимир Морозов.

Учились и жили бок о бок, вели себя без оглядки, порой вне рамок и правил, - Володю погнали с третьего курса «за недостойное поведение», проще говоря - за пьянство, он перевелся на заочное отделение, загремел в армию, откуда вернулся не в Москву, а в свой Петрозаводск, а там - те же страсти и те же привычки, усугубленные отрывом от столицы, к которой успел привязаться и где уже печатался и даже выпустил книжку - «Стихи».

Морозов покончил с собой 11 февраля 1959-го, двадцати шести лет от роду. Остались стихи. «Лисица»:

Из кустарника вышла,

от лютого холода зла.

Вскинув острую мордочку,

жадно понюхала воздух…

Красноватою змейкой

по льду к полынье поползла…

Было небо над ней

в посиневших от холода звездах.

…………………………

По-собачьи присела

и, лапкой слегка почесав

Белый клинышек шеи,

на детский нагрудник похожий,

Замерла в ожиданьи:

в каких-нибудь четверть часа

Зарастет полынья

ледяною добротною кожей.

…………………………

А мороз, наступая,

над ней запаял полынью,

Ветер снегом засыпал…

Как холодно, пусто и немо!..

И лиса, пробираясь

в лесную чащобу свою,

По-собачьи облаяла

звезды далекого неба.

Евтушенко, нынешний почетный гражданин Петрозаводска, написал о забубенном друге стихи - «Посвящение Владимиру Морозову»:

Как я помню Володю Морозова?

Как амура,

кудрявого,

розового,

с голубой алкоголинкой глаз.

Он кудрями,

как стружками,

Сам себя доконал он,

и о нем не тоскует Москва,

Разве только Марат, или Роберт,

или мать,

если только жива.

……………………………

Мне на кладбище в Петрозаводске,

где Володя, -

никто не сказал.

может, он сам отзовется.

Ну а он промолчал.

С Робертом мы познакомились в Литинституте, где было 120 юношей и пять-шесть девочек, так что на каждую приходилось достаточно кавалеров. Ребята были самые разные, в том числе и очень смешные. Были среди них и абсолютно неграмотные: учиться «на писателя» их посылали потому, что республике выделяли в институте сколько-то мест. Но конкурс, тем не менее, был огромный. Уже на следующий год после прихода в Литинститут я работала в приемной комиссии: принимали Юнну Мориц, Беллу Ахмадулину…

Жизнь в Литинституте кипела. На лестнице читали друг другу стихи, тут же оценивали все тем же: «Старик, ты гений». Особенно выделялся Евтушенко - он носил длиннющие сумасшедших расцветок галстуки. Они болтались у него между колен. Замечательный - уже тогда - поэт Володя Соколов привлекал своим удивительно интеллигентным обликом, чувством собственного достоинства, доброжелательностью. Роберт дружил с Женей Евтушенко. Отношения у них выстраивались очень ревнивые. Они как петухи были, им хотелось показать себя друг перед другом. Однажды Роба послал Жене новую книжку, написанную после двухмесячной командировки на Северный полюс. Е. А. ответил ему ужасным письмом (сейчас его смешно читать): ты ударник при джазе ЦК комсомола; ты не умеешь писать; такое ощущение, что ты не читал ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Некрасова, ни Гоголя. В доме был траур - слово Жени много значило для нас. Пришел Назым Хикмет (мы с ним дружили). Я ему говорю: Назым, вот такая вещь… Посмотри это письмо. Как Робку вытащить из депрессии? Прочитала ему письмо. Он говорит: это нормально, просто Женя хочет внушить ему творческую импотенцию. Назым, он называл Роберта братом, поговорил с ним, тот немножко попил, обошелся и стал писать дальше.

После этого у них с Женей некоторое время были напряженные отношения, но их всегда тянуло друг к другу.

Евтушенко сделал много хорошего. И для поэзии, и для многих людей - не говоря уж о том, сколько он сделал для нашей семьи после ухода Роберта. Он замечательно писал о нем. Поехал с нами - со мной, дочерью и двумя внуками - в Петрозаводск открывать мемориальную доску на доме, где жил Роберт. В цикле передач «Поэт в России больше, чем поэт» сделал программу о поэте Рождественском, которую невозможно смотреть без слез.

Недавно он позвонил из Америки:

Я посмотрел передачу о Робке, очень плакал и решил позвонить…

А бои местного - литинститутского - значения постепенно утихли, вернее - стали глуше, уйдя в подпочву на фоне приближающегося звука громких шестидесятых. У Евтушенко вышла в том же 1957-м книжка «Обещание», ее восприняли по-разному, но в основном так, как написал в «Литературной газете» от 8 апреля 1958 года Владимир Солоухин в статье «Без четких позиций». Солоухин цитирует «Все на свете я смею, / усмехаюсь врагу…», комментируя от себя (ничего подобного в стихотворении Евтушенко нет):

Подумаешь, подвиг, усмехнуться в лицо сидящему против тебя в писательском ресторане человеку, ругающему твои стихи и по одному тому причисленному к стану врагов! А какое до этого дело забойщику из Донбасса, строителю Куйбышевской ГЭС, создателям спутника Земли и крестьянину Кузьме Бакланихину из нашей деревни?

Цитируя «Пролог», Солоухин настаивает на необходимости четких коммунистических позиций в духе Маяковского (о заграничных вояжах, пока еще розовых мечтах «разного» поэта). На свой лад проницательно: скоро вояжи начнутся.

А покуда Евтушенко разъезжает по стране. От Дальнего Востока до Грузии. 2 июля он пишет из Владивостока - в Тбилиси, художнику Ладо Гудиашвили: «Живу сейчас на берегу Тихого океана - брожу тайгой, обросший бородою, плаваю на краболовных судах… У меня сейчас такое же чистое и хорошее настроение, прозрачное настроение, как на Вашей картине “Всевидящее око”. Чувствую, что могу сделать что-то очень большое, особенно здесь, у Океана, на берегу которого я живу мы еще побродим по Грузии, как Тили Уленшпигели, и еще попьем вина из фонтанчиков на выставках. Мы ведь с Вами ровесники…»

Ладо было шестьдесят два. В прошлом году, вдвоем гуляя по сельхозвыставке в Сигнахи, они так наугощались белым вином из фонтанчиков, что их нашли спящими в клетке с волкодавами на сене. Волкодавы испуганно забились в угол.

Евтушенко обожал грузинскую живопись. Не только Ладо. Было дело, однажды в мастерскую своего друга Васильева Евтушенко принес холст Пиросмани «Олень», завернутый в связанную большим узлом скатерть. Там же были осыпавшиеся при случайном падении картины куски краски и грунта. Васильев все восстановил.

В Приморье, побывав на тигриной охоте, на холодном ветру с моря, поэт несколько приболел, трудно осилил недуг в горах Сихотэ-Алиня, стихов Владивостоку не оставил, но с лихвой компенсировал это в пути по Японскому морю на Камчатку: один только «Вальс на палубе» чего стоит.

Курилы за бортом плывут…

В их складках

А там, в Москве, - зеленый парк,

С тобой катается мой друг,

Он грустно и красиво врет,

Он заикается умело.

Он так богато врет тебе

И ты не знаешь, что вдали,

с тобой танцую я сейчас

Тут легко разглядеть «друга верного» Межирова, и почва для ревности есть, и вера в дружбу и любовь звучит двояко, с преобладанием надежды на все хорошее - комок чувств, на волне музыкального размера 3/4 поднятый до звука чистого и молодого.

Тогда же он начал (дописал в 1996-м) «О, сколько стран у нас в стране!..», с такой концовкой:

Нельзя быть крошечным поэтом

в такой громадине-стране!

Мы сказали: стихов Владивостоку не оставил. Это не совсем так. 21 июня 1958 года в «Литературной газете» был напечатан материал ее спецкора О. Опарина.

«Витязь» вернулся во Владивосток

Сегодня из своего 27-го рейса возвратилось во Владивосток экспедиционное судно «Витязь» Института океанологии Академии наук СССР. Возвращение это было вынужденным - в той части Тихого океана, где находился «Витязь», в конце мая появились признаки повышенной радиоактивности дождевой воды, вызванные испытательными взрывами атомных бомб, которые американцы проводят в районе Маршалловых островов. В полдень красивый белый корабль появился в бухте Золотой Рог. Но он не встал, как всегда, у причала рядом с другими судами, не бросил якоря на рейде. К нему устремился катер с врачами: судно сперва должно быть тщательно исследовано и, если нужно, продизенфицировано, а люди - осмотрены.

Первым с катера на палубу «Витязя» поднимается дозиметрист со специальным прибором, фиксирующим интенсивность радиоактивных продуктов.

Судно безопасно! - докладывает он через некоторое время. После этого мы вместе с врачами поднимаемся на палубу. Пока идет медицинский осмотр, мы попросили начальника экспедиции, кандидата географических наук В. Петелькина рассказать о плавании «Витязя».

В экспедиционное плавание наше судно отправилось 20 марта. Весь комплекс исследований в Тихом океане по программе Международного геофизического года мы должны были завершить этим летом. К сожалению, как вы уже знаете, сделать это мы не смогли, нам помешали. 23 мая мы впервые обнаружили в дождевой воде признаки повышенной радиоактивности. 28 мая приборы зарегистрировали в воде чрезмерно высокую радиоактивность. Это нас насторожило. 29 мая от Каролинских островов в нашу сторону двигался тайфун. Он прошел недалеко от нас. В тот день было зафиксировано максимальное количество радиоактивных веществ в дождевой воде.

Большое количество радиоактивных осадков, в сотни раз превышающее норму, угрожало здоровью экипажа. Мы были вынуждены срочно покинуть зараженную зону, прекратив исследования.

Во время плавания в опасной зоне нами были приняты профилактические меры. Все члены экипажа проходили специальную санитарную обработку, палуба и надстройки несколько раз тщательно промывались.

Возвращаясь домой, мы зашли в порт Нагасаки, на который, как известно, в 1945 году американцы сбросили атомную бомбу. Следы колоссальных разрушений видны до сих пор. В городе, недалеко от эпицентра атомного взрыва, находится музей, где собраны материалы об атомном нападении на город. Экспонаты этого музея вызывают возмущение, гнев против тех, кто мешает людям мирно трудиться, растить детей, кто вынашивает людоедские планы истребительной атомной войны.

Несмотря на то что некоторые работы не были осуществлены, советские ученые проделали важные исследования по метеорологии, гидробиологии, геологии, успешно провели глубоководные траления, изучали фауну океана. Ценные данные получены об океанических течениях в районе экватора.

Ниже следуют стихи.

Сегодня 6 января в эфире Первого канала очередной выпуск «Кто хочет стать миллионером» с Дмитрием Дибровым. Пара игроков в студии будут отвечать на каверзные вопросы ведущего, имея при этом 4 подсказки. Посмотрим удастся ли им выиграть 3 миллиона рублей или нет. Очередной вопрос от ведущего звучит так: Кто был исключен из литературного института за дисциплинарные взыскания?

Варианты ответов:

1. Сергей Довлатов
2. Андрей Вознесенский
3. Евгений Евтушенко
4. Василий Аксенов

Правильный ответ: C. Евгений Евтушенко.

Евгения Евтушенко называют самым «громким» поэтом плеяды великих представителей писательской среды периода «оттепели». Его стихи давно стали классикой отечественной поэзии.

Впрочем, примерным поведением Евгений не отличался и в школьные годы. За дисциплинарные взыскания он был позже исключён и из Литературного института.

Евгений Евтушенко — поэт, прозаик и режиссер. Родился в 1933 г. на станции Зима Иркутской обл. Печатается с 1949 года. Автор 16 сборников стихотворений, 17 поэм, 2 романов, 2 повестей и 3 книг мемуаров.

Официально был женат 4 раза — на поэтессе Белле Ахмадулиной, Галине Сокол-Лукониной, гражданке Ирландии Джан Батлер и Марии Новиковой. Имеет пятерых сыновей.

В разные годы Евтушенко занимал должности секретаря правления Союза писателей СССР и Содружества писательских союзов, сопредседателя писательской ассоциации «Апрель». С 1988 г. состоял в обществе «Мемориал». В 1989 г. был избран народным депутатом СССР от Дзержинского территориального избирательного округа города Харькова и был им до конца существования СССР.

В 2007 г. в спорткомплексе «Олимпийский» состоялась премьера рок-оперы «Идут белые снеги», созданной на стихи Евгения Евтушенко композитором Глебом Маем.

Добрый вечер, дорогие читатели сайта Спринт-Ответ. В этой статье можно узнать правильный ответ на двенадцатый вопрос в телеигре «Кто хочет стать миллионером?» за 6 января 2018 года . Это был повтор выпуска от 19 ноября 2016 года. В игре принимали участие Марат Башаров и Анастасия Волочкова. На сайте можно найти все ответы на вопросы в этой игре.

Кто был исключён из Литературного института за «дисциплинарные взыскания»?

Очень непростое задание, наверное, даже не каждый литератор сможет без подсказки ответить на него. Так что обратимся к кратким биографиям этих прославленных поэтов. Оказывается, один из них действительно был исключен из Литературного института, и это был Евгений Евтушенко.

Евгений Александрович Евтушенко (фамилия при рождении - Гангнус, 18 июля 1932 [по паспорту - 1933], Зима; по другим данным - Нижнеудинск, Иркутская область - 1 апреля 2017, Талса, Оклахома, США) - советский и российский поэт. Получил известность также как прозаик, режиссёр, сценарист, публицист, чтец-оратор и актёр.

Начал печататься в 1949 году, первое стихотворение опубликовано в газете «Советский спорт».
С 1952 по 1957 год учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Исключён за «дисциплинарные взыскания», а также за поддержку романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым».
В 1952 году выходит первая книга стихов «Разведчики грядущего», впоследствии автор оценил её как юношескую и незрелую.
В 1952 году стал самым молодым членом Союза писателей СССР, минуя ступень кандидата в члены СП.

A: Сергей Довлатов
B: Андрей Вознесенский
C: Евгений Евтушенко
D: Василий Аксёнов