Игорь Григорьев: биография. Игорь Григорьев

В кухне, объединенной с гостиной, расположился целый оркестр — перкуссия, бас, гитара, синтезатор, три вокалистки; всего девять человек. Играют что-то вроде -бос-са-новы, потом какой-то ритм-энд-блюз из репертуара Марио Бионди. В квартире на Ленинском проспекте репетирует основатель журнала «ОМ» Игорь Григорьев с музыкантами. Григорьев, сидя в продавленном кресле, поет негромко, периодически забывая слова; стряхивает пепел в грязный стакан; у него черные круги под глазами и неразгибающаяся левая рука, которую он прижимает к себе, — результат недавнего перелома ключицы.

«Музыка — это из-за денег. Мне нужно сейчас зарабатывать где-то — я только в караоке пел раньше, голоса у меня нет, но вдруг стали за деньги выступать звать, пришлось вернуться в Москву. За полгода сыграли девять концертов — на вечеринках вроде дня рождения Ксении Собчак или праздника журнала Hello; в Астане тут играли недавно, Джереми Айронс потом записку прислал с благодарностью».

В девяностых Григорьев учился в МГИМО, был абсолютной гей-иконой, ездил на одном из двух в Москве «феррари» и делал журнал «ОМ», интервью в котором начинались, например, так: «ИГОРЬ ГРИГОРЬЕВ (заказал несколько креветочных коктейлей, $9,50, осетрину в соусе из белого вина с креветками, $19, и традиционный для задушевного разговора «Сатрап-orange», $6, коего в итоге было выпито семь стаканов также) поговорил с Ликой Стар в ресторане «Золотой». В двухтысячных Григорьев попробовал возродить «ОМ», основал политическую партию, снял фильм и запустил свою телепередачу — журнал бесславно просуществовал несколько месяцев, фильм так и не вышел, передачу закрыли, партия развалилась, а Григорьев три года назад уехал жить в Бразилию. «Ощущение было, что вроде как крылья обрезают. Я виду не показывал — вроде как занимаюсь йогой в Тибете, живу у океана, но в какой-то момент почувствовал, что превращаюсь в лузера».

Полгода назад Григорьев вернулся в Москву; репетирует, практически нигде не бывает. «Я только начал отходить — поначалу везде становилось плохо. Вася -Эсманов, мой бывший редактор, позвал меня тут в «Солянку» — я чуть в обморок не упал, хотя вроде и люди все приятные; такая воронка образовалась — энергии в го-роде нет, секса нет и цветы не растут никакие, красоты не появляется».

Секс и красоту Григорьев ставит выше всего на свете. «Это ровно то, чего сейчас в Москве не встретишь нигде, — где-нибудь на задворках Рио мальчик на табуретке читает стихи, вокруг пимпы, наркобароны, нищие, передают друг другу кашасу, всех качает, мальчик немытый, побитый, но его слушают, он наркоман этого внимания, и поэтому энергия прет из него».

Григорьев смотрит на часы — музыкантам скоро уходить. Они начинают играть — вначале только ритм-секция, потом постепенно присоединяются все. Григорьев поет, не дотягивая, но очень эмоционально — на этот раз это его песня; что-то про «сса-дины на коже, но зато любили». Вокалистки, три массивные восточные женщины, в перстнях, перчатках без пальцев и колготках в сетку, встают перед ним на колени. Григорьев поднимается на ноги, улыбается и даже слегка распрямляет больную руку. Уже на улице он говорит: «Ни от чего сейчас не вставляет, волна не идет — был тут на концерте Tesla Boy — корректно, профессионально, но не то. Мы ничего не умели, но лучше уж третьесортная грандиозность, чем Tesla Boy».

Григорьев: У меня к тебе сходу вопрос — как такой матерый поэт, как Дербенев (Леонид Дербенев. — Esquire ), мог профукать такую сокрушающую ошибку в «Панаме»?

Чернавский: Ты про «одевала — надевала», что ли? Сейчас вспоминаю всю эту байду… Честно говоря, действительно, взрослые ребята же были… Дербенев вообще писал грамотно, он знал язык. Мы записывали «Панаму» под легким допингом, у меня дома на Бауманской. Там как было… Мы вообще с Аллой (Пугачевой. — Esquire ) пришли писать другую песню… А накануне забегал Леня. Говорит типа «Юран, деньги нужны?» Я ему: «У тебя что, много?» Он говорит: «Да завались, на». И бросает листок бумаги с этой «Панамой». А у меня до этого уже был записан эскиз сонга с моим ржавым голосом на абракадабре. Алла послушала и говорит: «Дайте, я попробую». Залезла за ширму, включили микрофон, и она понесла такое!.. Мы были настроены на какой-то музон серьезный, а она: «Белая панама-а-а». По‑деревенски так выдала. В общем, там у нас уже было такое состояние, мы давились от хохота… Я думаю, это проскочило чисто по дурке.

Григорьев: Слушай, а что за допинги вы тогда в 1984-м употребляли? Ну, наркотиков точно ведь тогда не было. Налегали на синьку?

Чернавский: Тяжелых наркотиков точно не было. Марихуана, да, была, она вечно молодая. Кокаин появился где-то в конце 1990-х, я не застал уже. Но ко мне и к моим дружкам это как-то не приклеилось вообще. Пара уроков закончились головной болью и возвращением к нашим стандартам: коньяк он всегда коньяк.

Григорьев: Я так и думал. Просто я показывал своим 25-летним дружкам «Банановые Острова», а они мне: «Чего они там курили такого?» Я говорю: «Да ничего они не курили». Нынешним молодым, видишь, надо что-то покурить, чтобы придумать вот такую крученую *бату.

Чернавский: Мы все торчали на музыке, старик. Те же «Бананы»… Там ведь повествовательного стиля даже нет: «я ушел», «ты пришла», «любовь прошла». Я такие слова вообще не употреблял. Я обязательно прогонял смысл через свои фишки, понимаешь? Даже в «Панаме» смысл инфицирован такими приколами. Мы писали, как импрессионисты. Вот тебе нос, вот тебе ухо. И большой полет для фантазии (смеется) .

Мы все торчали на музыке. Мы писали, как импрессионисты. Вот тебе нос, вот тебе ухо.

Григорьев: Скажи мне, а как получилось, что практически весь твой золотой песенный запас уместился в двух фильмах? Ба-бах! И в один год выходят «Сезон Чудес» и «Выше Радуги» одного режиссера с десятком песен одного композитора, и на века.

Чернавский: Там команда такая собралась… Все ведь всегда делается в хорошей компании, правильно? Когда начинаешь работать, всегда чувствуешь, что ты в какой-то воображаемой тусовке, в музыке, которую слушаешь постоянно и получаешь от нее кайф. После «Бананов», которые были ближе к рок-н-роллу, было тяжело въехать в поп-музыку. Я ведь под заказ песни никому не писал. Но все как-то сразу сложилось в голове. Оставался открытым один вопрос — сколько, ребята, положим во все это динамита? (смеется)

Григорьев: Моя любимая песня — «Отраженье в воде».

Чернавский: Может сейчас все это слушается как-то по‑дурацки, а тогда мы все пошли первый раз в первый класс. Мы не на ноты смотрели, а на цвет музыки, на ее запах, понимаешь? По тем временам это была вообще не советская музыка. «Отраженье в Воде», как и «Белая дверь», это такие залихватские цветы из палисадника «Аббы». Фрида (Анни-Фрид Лингстад, солистка ABBA. — Esquire ) мне телефон оборвала, когда Алла спела «Белую дверь». Они с Филом Коллинзом хотели, чтобы я участвовал в их альбоме. Но меня с визой завернули, отобрали паспорт. Взяли как бы на проверку, и с концами.

Григорьев: И ты послал все это на хрен и эмигрировал в 1991-м, так?

Чернавский: Я вообще никуда не уезжал, я до сих пор гражданин России, чтоб ты понимал. А вообще, я поехал путешествовать. Пожил пару месяцев в Италии, потом познакомился с ребятами-немцами. И так сложилось, что в Германии я попал в тусовку, и как-то мы все быстро очень подружились.

Григорьев: Ты поехал потусоваться, но амбиции же никуда не делись? Ты уехал состоявшимся и небедным человеком. Понятно, что ты не просто потусоваться поехал.

Чернавский: Понимаешь, старик, как бы все уже к тому времени состоялось. Все, что было задумано, все было сделано. Когда стране стало не до музыки, когда со всех сторон понаехало разной шпаны, и когда меня пригласили в Германию, я, не раздумывая, уехал. Мы продали все, что имели, сделали базу в Берлине. Построили приличную студию за четверть миллиона баксов. Создали компанию с Брюсом Хаммондом и у нас там был такой парень Mark"Oh …

Григорьев: И вы написали ему несколько песен, и песни попали в чарты.

Чернавский: Ничего себе «в чарты». Billboard! Number one! Dance chart! И в это время, когда он раскручивался, я оказался в Америке. Понимаешь, когда твоя команда номер один в Биллборде, ты можешь познакомиться с кем хочешь.

Чернавский: У меня была другая цель. У меня пацан рос, Димка, ему 16 лет было. Мы заехали в Голливуд, у меня появилось сразу куча знакомых, многие из них работали в кино, в компьютерной графике. И я девяносто процентов своего времени стал тратить на Димку. Не без задней мысли, конечно, зная, что мне тоже это пригодится. Я продюсировал своего пацана в том, что называется CGI-FX . Он через год после приезда получил MTV Video Music Award за клип Backstreet Boys . Потом тут же Тимберлейк прибежал со своим N’Synс , мы и им сделали видео, и опять Award . Get Down (песня Backstreet Boys . — Esquire ) и I Want You Back (песня N’Sync . — Esquire ) сделаны целиком на димкиной графике. Потом были Род Стюарт, Тупак, кино, реклама…

Григорьев: Давай назад в 1980-е. Альбом «Кружатся Диски», записанный «нон-стоп», как готовый диджей сет для дискотек. Мне 14 лет, я прихожу в свой деревенский клуб и офигеваю от музыки, которую раньше не слышал. Я его недавно переслушивал. С понятными допусками на качество записи так мог бы сейчас звучать какой-нибудь Jamiroquai .

Чернавский: Я тебе скажу, до конца 1970-х не было такого понятия, как европейское диско. Был американский фанк с трубами… А в 1977-м Фрэнк Фариан во Франкфурте набрал пуэрториканцев, ямайцев из эмигрантов и придумал такой замес из южно-американских ритмов и простеньких славянских мелодий и насадил это на смертельный долбеж бочкой на первую долю. Сначала были Boney M , потом Modern Talking . Страшное цунами прошло по Европе. Америки коснулось чуть-чуть, а всю Европу смело на фиг — что они творили с залами! Примерно на этой волне делались «Диски».

Григорьев: Правда, что это был госзаказ под Олимпиаду, чтобы удивить зарубежных гостей?

Чернавский: Да, это была идея коммунистов: вот все тут у нас делают табуретки, а вы, ребята, сделаете лакированные табуретки, со всеми этими вашими буржуазными финтифлюшками, чтобы был экспортный продукт.

Григорьев: То есть тебя пригласили в ЦК и постановили написать крутую диско-пластинку?

Чернавский: Ну да, сидели такие борзые пропитые цэковские рожи и давали мне советы какую музыку писать. (смеется) В общем, нам дали «Мелодию» (единственная государственная студия звукозаписи в СССР. — Esquire ) на месяц и сказали: делайте там, что хотите — пейте, гуляйте, но чтобы через месяц была пластинка. Месяц там у нас были девушки на записях, и не только из вокальной группы, местные бегали за коньячком раз по десять за день. Каждый имел свой лимит на спиртное, главное, чтобы никто не падал в студии и все чувствовали себя хорошо. У нас в те времена было заведено так — с 70-го года я работал в серезных джазовых коллективах, где дисциплина была на первом месте. Все были как бы раздолбаями, но пьяным никто играть не выходил, потому что каждый знал, что на следующий день я переверну всю Москву и найду ему замену.

Григорьев: Вообще, первая танцевальная пластинка в СССР вышла у «Веселых Ребят» в 70-м году. Я тогда был совсем щеглом и это прошло как-то мимо меня. Но потом они же записали Пугачевой «Арлекино», и я опять офигел, когда это услышал. А потом я еще раз офигел, когда узнал, что «Веселые Ребята» записывали твои «Банановые Острова».

Чернавский: Понимаешь, у Паши (Павел Слободкин, руководитель «Веселых Ребят». — Esquire ) была родословная, его папа был какой-то известный виолончелист. У него были лучшие заказы, лучшие площадки, лучшие музыканты. Когда я пришел к нему в группу музруком, то сразу привел с собой двух своих друганов, барабанщика Китаева и басиста Рыжова, которые за мной сбежали из «Динамика» от свихнувшегося Кузи (Владимир Кузьмин, фронтмен группы «Динамик». — Esquire ), у которого башню сорвало от успехов. Короче, мы завели всех «веселых» своей идеей и записали «Бананы». В результате Слободкин на худсовете назвал это бредом сумасшедшего, альбом был запрещен, а мне приказали заняться «серьезной советской музыкой». Это потом уже, лет через пять, Паша колотил себя в грудь: «Это я, я все придумал! Мы, Веселые Ребята!» (смеется)

Григорьев: Тебе приказали заняться «серьезной советской музыкой»? Что это значит?

Чернавский: Ты же помнишь какая музыка доминировала в совке в то время, нет? Я ту музыку люто ненавидел. Хотя сейчас все то же самое, шансоны и «шнуры».

Григорьев: Вот про «шнуры» теперь. Как ты относишься к «шнурам»?

Чернавский: Да никак не отношусь, просто никак! Все что я там слышу, это «ехай на х**» с кучей понтов. Это не про музыку, старик. Но нет приема против лома, понимаешь? Если выходит человек и орет на весь стадион «Ехай на х**», то тут же сбегается вся эта шантрапа, которая с детства на этом языке говорила, и ему нет ничего слаще видеть, как на балконе менты топают сапогами и орут вместе с ним «ехай на х**!». Им, бл***, всем в этот момент кажется, что они находятся в ощущении полной непобедимой свободы.

Григорьев: Я вот одного не могу понять — как это все так случилось? Частушки на забитом битком стадионе…

Чернавский: Ты пойми, это выгодно, чтобы народ вообще забил на хорошую музыку, потому что хорошая музыка заставляет шевелить кроме тела еще и мозги. Ты что, наивно полагаешь, что это нужно власти? И вот кто-то там решил, что главной русской музыкой сейчас будет вот эта: «Ехай на х**». Вот это будет наша звезда. Чем он там поет, матом? Да пусть чем угодно поет. Если бы, например, ему пришло в голову ходить и размахивать х**м по сцене, никто бы даже внимание не обратил, все б сказали: «О, бл***, как оригинально!» Что тут дурака валять, старик? Ты про что меня спрашиваешь? Какое это имеет отношение к музыке вообще?

Власти выгодно, чтобы народ вообще забил на хорошую музыку, потому что хорошая музыка заставляет шевелить мозги. Кто-то там решил, что главной русской музыкой сейчас будет вот эта: «Ехай на х**.

Григорьев: А ты не думал о том, что твоя старинная подруга Пугачева в свое время могла бы развернуть вкус страны в другую сторону? У нее же была такая власть и влияние, что она могла бы указать рукой куда, и вся страна вперед и с песней пошла бы туда. Вот, смотри… Иногда я включаю канал «Ностальгия», и там показывают, например, авторский вечер Тухманова 86-го года. И что я вижу? Трехтысячный зал «Россия», биток. На карусели все те же — Долина, Леонтьев и прочие, но они поют песни, которые сейчас ни за что не прокатили бы, потому что они, бл***, сложные. То есть, получается в 86-м году публика была продвинутей, чем сейчас? Я не могу понять, в каком месте, когда и почему это все обломалось?

Чернавский: Я тебе скажу… Как бы ни была наворочена тухмановская музыка, как бы ни была хороша Пугачева, в совке не было артистов уровня международного мейнстрима. И вообще артистов было мало. Это раз. Если сейчас их десятки тысяч ездит по стране, то тогда было человек десять. И половину из них ты уже назвал. Второе. То, что они пели, это все равно была музыка, высосанная из пальца члена коммунистической партии.

Григорьев: Ты не слышишь меня. Я говорю, что одной Пугачевой, которая не боялась ничего, было достаточно, чтобы без всякого бунта убедить страну в обратном. Но она выбрала «Рождественские встречи» с «Любэ» и Наташей Королевой.

Чернавский: А я тебе отвечаю: крутую музыку некому было исполнять. Музыка производит впечатление тогда, когда она вытаскивает из тебя кач. Когда ты сидишь, слушаешь, ножкой топаешь, ручкой хлопаешь. Даже редакторам Первого Канала не прикажешь хлопать, если не хлопается. Они же, кроме того, что редакторы, тоже люди. Возьми какого-нибудь Питера Гэбриела, который сложноват для среднего западного слушателя, но в его музыке столько грува внутри, такой поезд на тебя катит, что безразлично слушать это невозможно. А то, что было в совке, это был «Необыкновенный концерт» театра Образцова.

Григорьев: Послушай, в середине девяностых, когда я делал журнал, у меня была абсолютная уверенность в том, что мы строим страну-сад. Ладно, город-сад. У народа была абсолютная потребность в чем-то новом, мы на эту волну тогда все и сели. Что произошло потом для меня загадка. Этот сад выкорчевали и свезли на х** на свалку.

Чернавский: Я в 90-х был в Германии и тоже был уверен, что вот сейчас что-то начнется. Но потом быстро стало понятно, что это временный интерес, и он не имеет продолжения, потому что первое — это все равно были подделки под кого-то. И второе — это не была музыка, которой все жили. Посмотри, восемьдесят процентов страны до сих пор поет блатняк. Это ты как оценишь?

Григорьев: Не знаю. Как?

Чернавский: Страной управляют воровские деньги. А кто платит, тот и танцует. Люди, которые делают что-то настоящее, от денег не зависят, особенно от воровских. Поверь мне, богаче, чем Киркоров ты не станешь, потому что у тебя просто слюны не хватит, чтобы так вылизать. А вот этому, который «ехай на х**», все в руки, потому что вся его идея — уголовническая. Уголовники ведь не обязательно те, что сидят. Они ходят в галстуках, в погонах разных… Когда еще был такой спрос на жуликов? Я не удивлюсь, что этот Шнур получит через год полковника комитета. Они там все полковники. Майоров не дают, полковников сразу дают.

Восемьдесят процентов страны до сих пор поет блатняк.

Григорьев: А ты в курсе, что вообще происходит сейчас с музыкой в России?

Чернавский: Ну что-то докатывается до меня, да. Мне это не очень интересно, старик.

Григорьев: Рэп-баттлы не смотрел? Оксимирон, Гнойный, Рэппер Сява… По 30 миллионов просмотров в YouTube. В прессе пишут так: «Состоялся исторический баттл между рэперами Сявой и Х**вой». Слово «исторический» пишут без кавычек.

Чернавский: То, что ты сейчас связал это с музыкой, меня даже удивило. Какая на х** музыка? Я в 68-м году ездил пацаном с концертами, и у нас был конферансье, который со сцены говорил: «Дайте мне тему». Ему из зала: «Давай про Васю, который трахнул Дусю, а потом про тракториста Колю, который запил». И он п**дячил как из автомата рифмами. Про какую факинг музыку ты меня спрашиваешь?

Григорьев: Ну, это, кстати, тоже из Америки к нам пришло. Из американских 80-х.

Чернавский: Во‑первых, в Америке это был протестный голос улиц. Все эти черные, которые оказались за бортом рейганомики, съехались в Бронкс и начали там высказываться вот таким образом. Это традиция черных кварталов. Во‑вторых, в Америке рэп начался все же с музыки. Его привезли ямайские диджеи сюда. У меня тут куча знакомых рэперов, они все занимаются музыкой, они певческие ребята. Каждый из них R’n’B херачит так, что никому не снилось.

Григорьев: Давай под завязку мастер-класс от Чернавского. Я уверен, что этот разговор будут читать молодые музыканты. И каждый из них вожделеет написать своего «зурбагана», чтобы проняло всех, сразу и навсегда. Что ты им скажешь?

Чернавский: Ты спрашиваешь меня о том, как придумать гениальный сонг? (Смеется)

Григорьев: Именно об этом.

Чернавский: Никак. Можно сделать 4−5 сонгов очень хорошего качества, и если они будут исполняться вместе, то, возможно, один из них станет хитом. Тут важно качество отбора. Делаешь сто набросков и потом складываешь из них патчворк. Сидишь с вискариком, слушаешь. Бах, что-то зацепило. Стоп! А это что такое? Ну-ка, еще раз послушаем. А это запевчик классный может быть, или это хорус (chorus , с английского — припев. — Esquire ) может быть чумовой. Как-то так.

Григорьев: А одного хита по‑твоему достаточно, чтобы стать звездой?

Чернавский: Не в хите вообще дело. Вот Бритни Спирс зашла как-то в Universal , папа дал бабла на запись, она спела Hit Me Baby One More Time и все подумали — класс, один хит и она стала суперзвездой. Такого не бывает, старик. Она на моих глазах тут на хвосте у N’Sync и Backstreet Boys болталась, с профессиональным молодняком тусовалась с 14 лет. Летала за ними по всей стране, пела за кулисами, ловя каждую их ноту, каждое движение… И только тогда ей дали в руки микрофон, когда врубились, что из нее самой уже прет… Большого ментального успеха сходу вот так добиться нереально. Нет таких успехов в мире! Сначала лет 10−15 ты фигачишь на себя, роешься в мусоре, ищешь там алмазик. И если Боженька захочет, он тебе туда его подкинет.

** Игорь Григорьев c 2008-го года занимается музыкой, постоянно проживает в Москве. Юрий Чернавский — композитор, продюсер, автор «Банановых Островов», «Зурбагана», «Сирены» и «Робинзона». С 1995-го года постоянно проживает в Лос-Анжелесе. Разница во времени между Москвой и Лос-Анжелесом 10 часов .

“Откровение” (самая откровенная рубрика) и “Музыкальная правда” (самая музыкальная газета) приветствует всех своих читателей.

С господином Григорьевым мы знакомы не так уж давно, и поэтому как собеседника я раскрыть его еще не успел. Но я в любом случае убеждался в том, что с этим человеком беседа сложится очень интересно. Для Игоря не существует запретных тем. Можно откровенничать на самые жизненные проблемы. Даже делиться с ним своими бедами и удачами. Беседа приобретает какой то особенный характер. Характер свободы! Эмоции! Человек, создавший журнал, который станет целой эпохой в мире прессы и займет свою ипостась, которая будет выражаться через очень модную сейчас формулировочку “журнал XXI века”. “Ом” и его главный редактор, а также очень хороший человек Игорь Григорьев.

– Я родился в маленькой деревушке под Таганрогом, а именно я очень южный человек и когда я приехал в 87 году в Москву, то она меня встретила очень холодно. Я помню момент, когда я вышел из метро… Дул сильный ветер, по улицам летал мусор, банки, склянки, я увидел огромные дома, о которых мог только слышать и судить по картинкам. Но я понял одно… Это мой город, и я буду в нем первым…

А.Ж.: – Для какой цели ты приехал покорять Москву? Потому, что здесь все сосредоточено и жизнь бьет ключом?

– В Москву я приехал и за этим тоже, но моей основной целью было поступить в Институт международных отношений. Я так и не закончил его, хотя мне оставался еще один год, но я не жалею об этом. Жизнь меня учила больше всего.

– Игорь, а приемлем ли для тебя образ жизни Обломова? Согласился ли бы ты жить богато, зажиточно, но ничего не делать. Вообще?

– Нет. Во мне не присутствует обломовщина. Я не такой человек. Я все время к чему то стремлюсь. Это нормальная реакция. Быть первым. Я хочу быть звездой. Я хочу быть первым, черт возьми!

– Журнал “Ом” является для тебя средством зарабатывания денег, удовольствием или и тем и другим?

– Я не получаю удовольствия от того, что я делаю, и от журнала “Ом” в частности. Совершенно откровенно. Наверно, я бы с большим удовольствием стал певцом или снимал бы хорошее модное кино. Но для карьеры артиста или режиссера меня надо поднатаскать. В принципе все к этому есть. Скажу честно, если бы мне Юрий Михайлович Лужков выделил бы Воробьевы горы, предоставил бы 4 истребителя, а остальное я бы сделал и достал все сам, то шоу у меня получилось бы не хуже, чем у Жан-Мишель Жарра. На самом деле Жарр это пустышка. Да, у него феерические шоу, обалденные пиротехнические эффекты, но фантазии мало. Да, красиво! Ничего не скажу. Но я бы показал больше. Мы отказались от эксклюзивного интервью с Жарром, т.к. он из себя по моему мнению ничего особенного не представляет.

– Я много слышал, что “Ом” готовит какие то сюрпризы, среди которых: ТВ-программа, вечеринка в клубе “Титаник” и куча других идей?

– Да. Скоро у нас действительно в “Титанике” будет своя собственная вечеринка. Проходить это будет по четвергам. Там будет собираться вся тусовка, так называемая “ОМовщина”. А про телевизионный проект… Как известно на телевидение сейчас кризис жанра. Понимаешь, да? Так вот… Кто хотел нарубить капусты, тот уже ее давно нарубил. И в действительности мы всегда хотели сделать что то на ТВ необычное и стильное, но к сожалению стиль журнала “Ом” для телевидения был неприемлем. Ведь куда более популярны у народа проекты, такие как “Партийная зона”. Эта программа нарубила капусты? Нарубила. И продолжает рубить дальше. Все хорошо. Но нет чего-то новенького. Идет кризис жанра. Застой. Но пока о наших планах мне говорить нельзя, т.к. не разрешают разглашать продюсеры.

– Смотрите “Диск-канал” (ТВ-6), читайте “Ом” и слушайте радио “Максимум”. Мы соединились и опросили различных деятелей шоу-бизнеса. И из нескольких вопросов основным был один: Кто будет определять музыку в XXI веке?

– Кто будет определять музыку через 3 года? Кто будет соответствовать модной музыке в новом веке? В ноябре читайте итоги в журнале “Ом”, смотрите “Диск-канал” ТВ-6 и слушайте радио “Максимум”. Это очень любопытно. Обещаю.

– В журнале есть такая рубрика – “Чил аут”. В прошлогоднем сентябрьском номере, как раз год назад была опубликована потрясающая беседа с королем нашей журналистики Отаром Кушанашвили. Гений бульварной прессы! Хотя сейчас он немножко видоизменяет свой имидж и пишет менее скандальные и более глубокие статьи. Тому подтверждение новая рубрика в “Ом”, рубрика в журнале “Айда” и многое другое. Как ты относишься к этому человеку, в котором сосредоточены буквально все ипостаси русской музыкальной журналистики? Он скандальный и сентиментальный, грубый и нежный. В нем несколько характеров. И при этом он лидер в желтой майке.

– Понимаешь, Отар создал себе огромный интерес публики своим имиджем благодаря Ховарду Стерну. Это человек, который потрясающе делает свои шоу и прославляет себя на скандальности. Стерн выходит на сцену, снимает штаны, поворачивается задницей и издается звук из колонок… сам понимаешь какой. Отар многое взял у этого человека. На самом деле он выпендривается, и он не такой, как выставляет себя. Он другой по органике. Отара я знаю, как прекрасного, доброго, сентиментального, эмоционального человека. В душе он такой. Он очень талантлив. Он все правильно и грамотно делает. Но со временем он поменяет имидж, т.к. он сам понимает, что шоу-бизнес очень жесткая вещь. Он очень умный, и даже сейчас его былая скандальность идет на убыль. Сейчас у него выходит своя колонка “Поп-опера с Отаром Кушанашвили” в журнале “Ом”. А бульварную прессу я не читал никогда и ненавижу многих наших журналистов. Свою секретаршу попросил специального каждый день приносить мне всю желтую прессу, которая выходит у нас. Мне стало интересно. Вдруг! (на столе у Игоря лежит “Экспресс-газета”).

А на самом деле наши музыкальные журналисты голодные, грязные, не стильные и не красивые. Когда я был на “Пресс-пати” Вульфа вместе с Ликой, то так сказал: “Ребята, я вас не люблю!”.

– Игорь, кстати, а какие отношения у тебя сейчас с Ликой (извини за бестактный вопрос)? В последнее время на всех тусовках ты появляешься в гордом одиночестве…

– С Ликой мы стали маршрутной парой. Когда то я был директором Ирины Понаровской, и мы с ней после этого не разговаривали 5 лет. Но однажды после концерта Моисеева мы встретились на банкете: Я, Лика, Понаровская, Алла Борисовна. И мы так заговорили с Ириной, что как будто этих пяти лет и не бывало. Просто заговорили. Вообще не разбираясь в причине, почему мы 5 лет молчали. Неважно. Так происходило. Тогда был удивительный эпизод. Когда в клубе “Булгаков” в 3 часа ночи Понаровская вместе с Ликой, задрав руки вверх, в молодежной кепочки отплясывала рейв. Это удивительно. Такая гранд-дама вдруг отплясывает рейв! Были какие-то фотографы, которые даже не узнали ее, потому что она была совсем неузнаваема. А с Ликой мы стали (с пафосом) маршрутной парой.

– А скажи откровенно, тебе нравится Лика, как певица?

– Я всегда отвечаю за свои слова. Очевидно, она талантливый человек. Но и очевидно другое, что… я не хочу говорить о вокальных данных, т.к. у ней их не очень много (как известно), но в поп-бизнесе вокальные данные решают мало. Если они есть, то это вообще кайф. Братья Самойловы на каждую вторую песню в ноту не попадают. Но когда в свое время Сергей Крылов лихо на сцене отплясывал, двигая ножкой, и для меня это был настоящий балет… абсолютно и та же самая органичность непопадания вокала у Братьев Самойловых.

У Лики проблемы… (долго думая) с… окружением… Ты можешь стоять перед зеркалом и будешь думать, что ты вынарядился, как мудак. Но если ты оделся для народа, хотя бы для 10 человек, то твое мнение 0. Но если ты оделся для себя, то тебе плевать на мнение окружающих. Тогда да, но ведь ты работаешь в бизнесе, который ты адресуешь народу, и ты не можешь встать и сказать: Я оху…о спела, я потрясающе выгляжу, у меня самый лучший клип, у меня все о’кей! Это неправда. Главное окружение. Музыкальный продюсер говорит: “Вот здесь лажа. Это перезаписать”. Имиджмейкер говорит: “Это не по стилю журнала “Музобоз”. Это не хорошо”. Только эта проблема у Лики. А там вокал, не вокал… все это можно сделать. Великий певец Влад Сташевский стал же великим певцом. Блин. Он собирает полные залы. Если раньше я на него откровенно просто гнал, то сейчас я перестал это делать. Борис Моисеев. Собирает залы? Собирает. Значит, и он кому то нужен. Ведь народ же плеткой не загоняют. Люди сами покупают билеты и приходят на концерт. Если они приходят, то это кому то нужно. Пусть это будет. Абсолютно. Это говорит о том, что разделять певца на части и говорить, что там у него плохой вокал, тут он плохо станцевал или еще что-то… это все проблемы тупого комплекса, которым занимаются люди. То, что у Лики есть талант, это абсолютно. Если у артиста талант искусственный, то все это держится не больше двух лет.

– Обложка “ОМа” была отдана группе “Мумий тролль”. Стильная группа ничего не скажешь, но уж больно выпендриваются. Согласен?

– Нет. Выпендриваться – это совсем не то. Ты знаешь, что такое выпендриваться? Вот Отар Кушанашвили выпендривается, будучи по органике другим. Когда человек представляет из себя больше, чем он есть на самом деле, то он выпендривается. Илья Лагутенко абсолютно органично себя ведет. Он такой есть. Это очень модный имидж. Это интересно. Я буквально час назад поздравлял Шульгина с этим проектом, и если он сделал это по расчету, то он гениальный продюсер, а если это просто удача, то он хороший продюсер. “Мумий тролль” является очень хорошей копией Брид-попа. Этот стиль музыки был создан 7 лет назад далеко от Британии на другом конце света.

С другой стороны, народу всегда нужна мелодия, и неважно, как она аранжирована и какое течение она представляет. Если это можно подпевать, подпевать, то это станет хитом. Песенка “Счастье мое” (напевает) стала хитом, песня “Утекай” стала хитом? Стала. Ее напевают после 3 рюмок водки. Другое дело, что мне очень обидно за эту группу, потому что она не… она не поддается законам шоу-бизнеса. Чтобы она поддавалась, то она должна быть в этой стране (примеч. от ред. – коллектив группы и ее солист живут в Лондоне) и собирается по мановению продюсера, где это надо. Концертная деятельность пока у них практически отсутствует. И если она не изменит свое сегодняшнее положение, то они погибнут. Группа может состояться, как и артист, только если есть человек, который четко и грамотно будет раскручивать этот продукт.

– Но все-таки эта группа, являясь стильной, взорвала ведь не только Москву. Я думал, что эту музыку понимают только в Москве, избалованные слушатели. Оказывается, нет. Когда недавно, будучи в Ростове-на-Дону, я слышал эту песню на всех дискотеках, изо всех коммерческих палаток, то я удивился. В местных хит-парадах эта песня занимала первые места. Хотя народ-то там не какой не стильный и, кроме того, не избалованный?

– Есть элементарный мотив, и песня становится хитом. Если в хит-параде “Billboard” в чартах могут стоять такие группы, как “Нирвана”, то у нас историческая традиция совсем другая. У нас любят застойные, мелодичные песни. Примеров могу привести миллион. Тот же “Мумий Тролль” прославил себя на этом. Это в Москве их называют стильными, а там ведь их никто в глаза не видел. Там только крутятся их песни, а клипы в основном показываются здесь по местным в большинстве случаев каналам. У нас артисты делают себе популярность, благодаря ларькам, которые раскручивают песню лучше всякого телевидения. Это уникальный случай. Та же самая ситуация с молодым певцом по имени Шура. Его никто не видел. Но его песню “Холодная луна” распевает вся страна. Почему? Главное, чтобы у песни был мотив, который можно напеть. Но одного желания написать хит мало. Опять же нужен ко всему этому тот же самый человек, о котором я чуть выше уж упомянул.

Когда я был в Сочи и разговаривал с Игорем Сориным, то он мне сказал, что в ближайшее время (после распада их группы, который неименуемо произойдет) он утопит всю страну в романтике. Он читал мне свои стихи. Они очень красивые. У него единственный шанс из всей группы выделиться и в дальнейшем и сделать свою карьеру. Только к этому должна приложиться еще и рука продюсера. Обязательно.

– А расскажи о своей сольной карьере, когда ты спел вместе с группой “Агата Кристи” песню с их нового альбома под одноименным названием “Ураган”.

– Да. Об этом знают немногие. У нас странные журналисты. Казалось бы… самое то, о чем нужно писать? Главный редактор модного журнала спел с самой рейтинговой группы страны “Агата Кристи”! Нет. Никому это не было интересно, хотя это была очень интересная история. Я спел непрофессионально, но с эмоциями. Все это поняли. Я выбрал песню “Ураган”, потому что она по моему характеру.

– Все. От А до Я. Меня тронуло одно письмо. Писала девочка-инвалид, прикованная к креслу, живущая в забытом городе. Она поблагодарила нас за то, что благодаря нашему журналу она поняла, что мир чертовски красив и ярок.

Также во время войны в Чечне нам написал один солдат, который все потерял. Потерял своих близких друзей, веру в хорошее. Он написал, что 6-полосная статья “Так мы ждем солнце” дает мне надежду на то, что и у меня в жизни будет солнце. На самом деле пишут очень эмоциональные письма, такие, что иногда хочется плакать.

– А читаешь ли ты литературу, кроме газет и журналов, а также писем?

– Мне очень стыдно, но я ничего больше не читаю. Мне страшно стыдно. Я подписываюсь под этими словами. За это мне стыдно. Литература, к сожалению, перестала быть массовой культурой.

– А в чем ты видишь проблему не чтения книг? Новый век на пороге. Компьютеризация?

– Нет. Компьютер – это отдельная история. Все это зависит от ритма времени и жизни. Книга по продолжительности исследования – это самое долгое, что может быть. Кино длится 3 часа, журнал совершенно не требует какого-либо сосредоточения, а книгу можно читать и читать. Она вечна. Ее можно перечитывать. Я думаю проблема массового ухода книг из жизни заключается в том, что каждый день человек получает такое гигантское кол-во информации, что на книги не остается ни времени, ни сил. Если раньше информацию мы получали только из книг, то сейчас мы получаем ее с помощью телевидения, радио, газет, журналов. Посмотрите! Прилавки забиты различными газетами, журналами. Новости идут потоком! Радио! Пресса! Телевидение! Там взрыв, там катастрофа, там крушение самолета, там выборы, там праздники! Информация поступает каждую секунду и голова забита постоянна проблемами и на книгу очень трудно психологически настроиться. Ведь тогда надо отключиться от всего и читать.

– Я читал потрясающий твой разговор в рубрике “Чил аут” с Аллой Борисовной Пугачевой. Какое мнение у тебя о ней было до разговора и какое стало после?

– Об Алле можно говорить очень много, потому что по масштабу своей деятельности она, конечно, великая. Я очень часто сравниваю ее с принцессой Дианой. Существует популярность. Есть грань популярности. За гранью эта популярность переходит во всенародную любовь. Так же было и у Дианы. Две великие женщины, которые всю жизнь занимались эмоциональным стриптизом. Пугачева рассказывала про своих мужчин, Диана про своих. Это было нельзя не заметить. Особенно народу, который попроще. Простой народ обмануть гораздо сложнее. Поэтому мы все и понимаем. Мы очень чувствуем фальшь. Алла стала личностью всенародного масштаба и добилась огромной всенародной любви. При всем при этом это женщина, которая следует очень четкой заданной программе. Ее образ брошенной женщины, одинокой, забытой был выверен. Я это понимаю. Алла большая игрунья. Она очень четко раскладывает пасьянс. Она знает, в каком виде появиться передо мной, в каком виде прийти на концерт Ирины Понаровской. За 2 дня до “Поколения” (есть фото в журнале) я видел ее, и она была просто куклой. И вдруг она приходит лахудра с бантиком. У ней есть программа. Народу нужна вот такая вот лахудра, и она так и выступает. Невероятно. Но ее программа не является лживой. Ведь человек – это очень сложный робот.

– А что ты больше всего ценишь в людях?

– Я никогда не верю, когда люди говорят, что им нравится, а что не нравится. Иногда даже честность, порядочность, открытость – они на хер не нужны. Никому. Бывают ситуации, когда эти честность, порядочность, открытость работают против отношений с каким-либо человеком. Наша жизнь – это сплошные компромиссы. Говорить, что ценно в людях, что не очень ценно, – это лукавить.

– Игорь, а у тебя никогда не было такой мысли – написать свою книгу и стать философом? По-моему неплохо бы получалось?

– (Смех ). Давай. Я тебе буду платить деньги и надиктовывать, а ты будешь писать мою книгу. Согласен? Вообще я в позапрошлой жизни был святой. Жил на юге Испании. Это помогает мне сейчас. Я воспринимаю информацию адекватно. На самом деле говорят, что этот цвет белый или красный, а он на самом деле салатовый. На самом деле. Для меня на любой вопрос есть ответ. Мне все понятно. Поэтому, может быть, я и интересен тебе как философ. Потому что я везде дам ответ. Порассуждаю на любую тему.

– У тебя есть любимое место или любимый город в мире, куда ты каждый раз стремишься?

– Каждый по-разному хорош. Париж хорош для романтических отношений, Лондон для ночных гулянок. Я люблю Нью-Йорк. Я там был очень много раз. Это город моего характера. Если тебе хочется войти в резонанс с миром, то Нью-Йорк – это именно город для этого. В Нью-Йорке совершенно не хочется спать. Даже в подвале ощущается воздух этого безумства жизни. Я не очень люблю Москву и считаю ее отдельным государством. Не Россия. А вообще я не люблю Россию. Ненавижу быдляк, которого сейчас в России и в Москве стало неимоверно много. Ненавижу. Я какой-то не такой, как все. А эти празднества 850-летия меня просто убили. Эти толпы, давки непонятно из-за чего характерны только для нас. Никуда не ходил, кроме как на лазерное шоу Жарра, хотя и там не нашел своей половинки.

Антон ЖЕЛНОВ .

Передо мной сидит человек и каждую минуту говорит, что устал. Это главный редактор журнала «ОМ» Игорь Григорьев. Последние пять лет о нем никто ничего не знал. И вдруг он снова в строю. Хотел снять грустный фильм о большой любви, а запускает новогоднюю комедию о женщинах. Считает Эдуарда Лимонова гением, Ларса фон Триера сравнивает по жестокости с Чеховым и боится говорить банальные вещи.

– Вы вернулись в журнал «ОМ». Почему?

– Я не то чтобы вернулся. Я, в общем, и не уходил никуда. Просто не занимался журналом последние пять лет. Грустно было смотреть на журнал все это время. Он же мой ребенок, больше ничей.

– Что же вы ребенка до такого состояния довели?

– Черт его знает! Вот такой я отец. Совсем хреновый отец. Вообще я вам скажу: я устал работать. Не хочу работать. Эти последние пять лет я ничего не делал. И мне это страшно нравилось. Я ничего не хочу делать. Ни-че-го!

– А чем же тогда заниматься?

– Путешествовать. Единственное занятие, которое достойно меня сейчас. Я бы уезжал, возвращался, бросал бы сумку, хватал новую и так далее.

– Увлекательный мир джетсета…

– О чем вы? Это не по моей части. У вас джет-сет журнал?.. Я не выношу джет-сет…

– Еще в январе 2002 г. вы говорили о съемках фильма по книге Дениса Бушуева. Фильм должен был быть о любви молодого учителя и его 14-летнего ученика. Что с проектом сейчас?

– Написан очень хороший сценарий и лежит в столе, ожидая своего часа. Государство не сочло возможным дать деньги…

– Почему государство? Спонсоров было не найти?

– Да нет, мы подавали сценарий на государственную комиссию. И нам было отказано. Но, думаю, сценарию нужно отлежаться.

– А Рената Литвинова как-то в проекте участвовала?

– Рената никак не участвовала. Она сказала, что такого количества грязи и мерзости в одном сценарии давно не видела. Она не приняла моего предложения стать соавтором. Но я же снимаю другое кино. Комедию.

– О вас как-то не скажешь, что вы комедии можете снимать.

– Дело в том, что это единственное, что хочется делать. Чудить.

– О чем фильм?

– О женщинах.

– Озон по-русски?

– Тогда уже Вуди Аллен. Для него женщины – безусловно необсуждаемый объект для сатиры. Мужчина сам по себе – довольно скучное творение. Если мужчина не скучный, то он уже не мужчина.

– А что такое классическое понимание?

– Это то, что 85% всех мужчин.

– Словами четко не объяснить. Понимаете, мужчина – очень устойчивое существо в отличие от женщины – существа, постоянно рефлексирующего. Женщина, например, с рождения начинает худеть. А чего стоит женская дружба! Мужчины дружат друг с другом ровно, стабильно, крепко. Скучно. Понимаешь, о чем говорю?

– Пока понимаю.

– Понаблюдай вон за теми женщинами, сзади нас за столиком сидят. Это уже кинематограф. Они за последние пять минут несколько раз поправили прически, освежили помаду на губах и раза три поменяли позу.

– Так, а в фильме-то кто снимается? Известные актрисы или ваши находки?

– Находки. Мне нужны были тридцатилетние актрисы, а из этого поколения ни одна известная мне не подошла. У меня снимаются удивительные девочки, почти все они были однажды забракованы режиссерами. Но не бывает плохих актеров, бывают плохие режиссеры. Мне нужны были чистые листы, на которые я бы накладывал краски.

– Так всем героиням около тридцати?

– Да. Тридцатилетние – это интересный возраст. Особенно, если женщина еще не замужем. Это, как в аэропортах «The last minute call». Если тебе около тридцати и ты еще не замужем, ты находишься в постоянной боевой готовности. Очень забавное состояние. Со стороны.

– Это сериал?

– Нет. Четырехсерийный художественный фильм.

– Как фильм называется?

– «Твин Твикс». Так называется бар, в котором собираются героини. Такое общество, состоящее из одних женщин. И при этом все они знаменитости.

– А вы чувствуете женщину?

– Конечно. Предназначение женщины довольно простое: женщина есть ублажательница мужчины. Это классический тип женщины. И такой тип я в высшей степени уважаю. Женщина – существо вторичное, на подвиги не способное, но ее миссия – подвигнуть на подвиги мужчину.

– Вы женщинам это говорите?

– Каждый день. И в первую очередь своей умнице жене, которая меня кормит, хвалит и смешит. И при этом не перечит ни по единому поводу. Если вы встретите такую женщину, считайте, что вам крайне повезло. Это и есть женщина всей вашей жизни. Сейчас таких практически не выпускают.

– А с мужчинами вы общаетесь?

– По долгу службы. Для развлечения мужчины интересны, если они не мужчины.

– Вам себя надо умнее других чувствовать?

– Мне – да. Вы ведь не будете отрицать, что пальцев двух рук хватит, чтобы перечислить людей, которых хочется слушать. Например, Андрей Сергеевич Кончаловский. Редко про кого можно сказать – «имею ЧЕСТЬ знать». Вот я его имею ЧЕСТЬ знать. Инну Михайловну Чурикову имею ЧЕСТЬ знать. Мечтаю о ЧЕСТИ быть представленным Бехтеревой.

– Вы метросексуал?

– Ну, а кто же еще?.. Мой редактор Денис Бояринов говорит, что в России всего два метросексуала – Григорьев и Лагутенко.

– Это модно?

– А мы на что, журналисты? Чтобы забрасывать в народ новые понятия, делать их модными. Думаете, мне интересно с 951-го года ежемесячно сшивать 200 страниц в один журнал. Вы ошибаетесь, если думаете, что интересно. Интересно то, что вокруг этих страниц.

– А вы часто слово «модный» произносите?

– Это уже overused.

– Тренд?

– Тренд? Еще одно слово, которое я перевел на русский язык в 1993 году. Эти новые словечки… Вчера мне позвонил Кирилл Серебренников и сказал, что новым журналом своим я учредил антигламурный гламур. Смешно.

– В Петербург приезжаете?

– К сожалению, или к счастью, не часто. Я приезжал к вам раз шесть. Первый раз я приехал в Питер, и он встретил меня низким небом, промозглым ветром и холодом. Люди шли с поднятыми воротниками и кутались в шарфы. Я подумал: «Какой пиздец! В этом городе люди должны пить водку и плакать, пить водку и плакать. С утра проснуться, закинуться рюмкой, заплакать – и так до вечера». А потом я приехал во второй раз. Тучи немного разошлись, и вроде уже не так плохо все было. Когда я приехал в третий раз, я случайно оказался за одним столом в ресторане с вашим бывшим губернатором Яковлевым. И я ему говорю: «Послушайте, подсветите Невский! У вас такой волшебный город. Но ночью… Подсветите Невский». Надо сказать, что к тому моменту я был нетрезв, и мне было совершенно по барабану, как он там отреагирует. Я просто ляпнул. А потом, спустя несколько месяцев, мой приятель позвонил мне из Питера и сказал, что Невский светится по ночам. И в четвертый раз, когда я приехал в ваш город, меня встречал питерский водитель. И мы ехали по весеннему городу, а я сзади рассуждал вслух насчет того, что чем больше я приезжаю сюда, тем больше мне нравится. И вдруг этот самый водитель говорит, тихо так говорит, почти про себя: «А трудная любовь и есть настоящая любовь». Знаете, в жизни каждого человека есть такие фразы, фразочки, из которых и складывается твое мировоззрение. И вот этот водитель так говорит… И я думаю: «Вот сукин сын…» Когда вот так, шаг за шагом пробиваешься под низким небом, через поднятые воротники… Это уже другого порядка понятия… Поэтому я ненавижу интервью давать. Я говорю часто странные вещи. И вы должны их понимать так же, как понимаю их я…

– Вы говорите так, как будто от самого изъяснения своих мыслей устали…

– Устал, устал…

– Вам надо каким-то нечеловеческим языком говорить… Может, жестами. Посмотреть так, чтобы все всё поняли. Вот как вы сейчас дым выдохнули вверх, и всем было бы понятно, что вас надо оставить… И уже абзац текста чтоб был.

– Ну да… Ну конечно… Конечно же, и так все давно всем понятно. Вот вы, я делаем журналы, фильмы снимаем. Зачем? И так все понятно. Игры, игры в игры, игры в игры про игры. Блин, до какой степени все предсказуемо. Но работать надо, потому что у меня лично нет других источников денежного довольствия. Мне в этом году исполняется 37 лет, и я думаю, неужели я не заслужил покой?

– А вам самого себя не жалко?

– Еще как жалко.

– Плачете?

– Ну так, плачу… Если кошке хвост придавлю… На мелодрамах плачу. Так, знаете, слезу пустить. Как раньше доктора кровь пускали для облегчения.

– Публично?

– Публично хочу, но не получается. Иногда хочу заплакать, чтобы сложился образ, чтобы все это оценили… Мы о чем-то другом говорили…

– Скажите, вы познали суть?

– Думаю, да. Я ушел в 98-м из журнала «ОМ» в очень развинченном состоянии. Я очень устал от всего, от жизни, которую вел. От всего. Не хочу вспоминать детали, но я стоял перед жесткой необходимостью разорвать круг. И я уехал в Европу, остановился в Праге, таком же инфернальном городе, как и ваш Питер. Иногда брал рюкзак за плечо и путешествовал по Европе. Работал за барной стойкой, мешал коктейли и представлялся Антоном, Иваном, Степаном – в зависимости от настроения. И мне это страшно нравилось. Я был человек без мифа, без длинного хвоста легенды.

– Неужели вы познали суть за барной стойкой?

– Нет-нет, суть я познал позже. Но барная стойка была необходимой прелюдией к постижению сути.

– Это физический момент? Встал под душ и познал?

– Примерно так. Когда я уже вернулся из-за границы, я проснулся утром и увидел, как за окнами падал голливудский снег. У меня огромные – от пола до потолка – окна, огромные. И падал такой крупный, нереальный снег. И я себе сказал: «Послушай, парень, у тебя слишком много причин для счастья! Ты самый счастливый человек на этом свете! Самый счастливый».

– И вы теперь все знаете, после того как познали суть?

– Почти все. Даже чем ваша жизнь закончится.

– Можете рассказать?

– Боюсь, что вас это не возбудит.

– Скажите. Может, денег дать? Сто рублей хватит?

– Нет-нет, вы меня просто унижаете.

– Мы, может быть, больше никогда не увидимся. Я просто пользуюсь случаем.

– Это вы делаете сейчас очень серьезные заявления. Знаете, что согласно буддистской концепции люди никогда не встречаются просто так? И если мы с вами сегодня познакомились и сидим за одним столом, то это значит, что в прошлой жизни мы были знакомы. И в следующей встретимся снова. Впрочем… Давайте о чем-нибудь веселом поговорим.

– Составьте портрет идеального мужчины.

– У идеального мужчины есть одно качество – он должен постоянно делать в своей жизни вещи, достойные всяческого уважения. Тогда он имеет право так гордо называться.

Я конечно никакой не профессионал гей-культуры...и в целом, мое мнение, я думаю человечеству в целом на этот счет совершенно бесполезно.

Я не культуролог, я даже плохо разбираюсь в сущности ориентаций в принципе Смеется Смеется Смеется но...как пела группа Алиса:

"К несчастью, я слаб, как и слаб очевидец событий на Лысой Горе"

В общем ценность у меня одна.
Я жила и умела потреблять информацию в то время, когда с запозданием на 10-20 лет на Россию нахлынула волна сексуальной революции и либерализьма. Гей - еще не стало словом ругательным, требующим обязательного самоопределения, человечество все еще верила в существование бисексуалов, и мальчику с девочкой гетеросексуальной ориентации было по приколу сходить в гей-клуб на свиданку, потому что там показывали и женский и мужской стриптиз, было много студентов и молодежи, потому что бухло стоило дешево, и вход был тоже недорогой)))

А других клубов и не было(с) А. Уайлдер

На самом деле были. Но туда если бы я пришла - то пришла бы на съем. Поскольку я никогда не практиковала проституцию, и не интересовалась знакомствами на материальновыгодной почве. А пафос мне в принципе не очень понятен - конечно выбора не было.

А еще у молодежи было 2 молодежных журнала:

Ом и Птюч

Нет, ни женских журналов не было, мужских тоже. Был общий.

Так сложилось, что и Омом и Птючем владели довольно известные деятели гей-субкультуры. И на волне того как в постсоветское пространство вообще хлынул весь литературный мусор (и не только) из всего запрещенного ранее, так и на страницах именно этих журналов я познакомилась с большинством деятелей этой самой гей-субкультуры конца 20, начала 21 веков.

Собственно начать свой рассказ я хочу именно с разговора о журнале "Ом".

В связи с чем приведу выдержки из википедии, потому что согласна с оценкой этого журнала на все 100 процентов. Действительно, для меня это тоже было именно так.

«ОМ» - российский молодёжный журнал, который называли «тусовочным».

В мае 1995 года Игорь Григорьев, редактировавший до этого журналы Imperial и «Амадей» приступил к новому проекту - «ОМ».

Выход журнала в ноябре 1995 года стал событием на рынке российской периодической печати. Пресса назвала журнал «библией» нового поколения российской молодежи, постепенно обращавшей свои взоры на западные либеральные ценности и воспринимающей западный образ жизни.

За непродолжительное время журнал «ОМ» стал самым успешным ежемесячником в России, адресованным поколению Х - первому поколению постсоветской эпохи. «Журнал для тех, кто хочет знать больше и быть лучше» мгновенно приобрел колоссальную популярность. Влияние «ОМа» было настолько велико, что в российской прессе появились такие термины как «ОМоподобный», «ОМообразующий», «ОМообразный» и т. д. Целое поколение, становление которого выпало на середину 90-х годов, считали журнал маяком, по которому сверяли свою жизнь - слушали музыку, смотрели фильмы, читали книги, носили одежду, о которой писал журнал

Журнал явился первооткрывателем многих российских поп-звёзд - от Ильи Лагутенко до Земфиры.

Журнал ежегодно удостаивался титула лучшего журнала года по оценке коллег-журналистов (профессиональная премия музыкальных массмедиа «Знак качества»).

В ноябре 1998 года Григорьев оставил пост главного редактора журнала, объяснив причины своего неожиданного ухода в своём последнем редакторском письме:

Я смею констатировать, что наш журнал всё это время формировал и поддерживал культуру, в которой теперь есть место героям своего Поколения. Недавно в интервью одной из столичных радиостанций на вопрос диджея «В чём секрет успеха журнала?», я ответил буквально следующее: «Меня интересует не сам процесс создания печатного продукта, а формирование атмосферы вокруг него, его легенды, мифа, если хотите. В первую очередь, это люди - герои журнала и его читатели - те, кто согласился с этой легендой, воспринял её и играет вместе с нами в жизнь по тем же правилам». За три года издания ОМ нарисовал портрет поколения, которое выбрало себе несколько иной путь, чем его родители. Я бы назвал его Поколением Свободы (я бы тоже так назвала себя - прим. Анх Smile). Уверен, что по ОМу будут изучать новейшую историю нашей с вами страны.

Российская пресса так комментировала уход Игоря Григорьева из журнала «ОМ»:

Он одним из первых начал выражать свою эпоху. Видимо, сам Григорьев настолько сильно ощущал свою незащищённость перед современным миром, что начал делать журнал, который бы помог прежде всего ему самому, а потом уже и нам немножко разобраться в этом мире, хоть насколько-нибудь формализовать свои знания о нём… Григорьев просто желал понять суть, а понять её можно было только путём борьбы с самим собой - со своим снобизмом, ханжеством и, наконец, страхом… Он как бы боролся, подставляя свой организм под удары действительности. 3 года он являлся главным редактором самого провокационного и жёсткого издания на российском рынке. По всей видимости, он неожиданно понял, что устал и исчерпал себя…"
- Аргументы и Факты, сентябрь 1999 г.

1999 - 4-й, итоговый, сборник (на КД) лучшей музыки журнала «ОМ»: Земфира, Мумий Тролль, Оберманекен, Мегаполис, Tequilajazzz, БИ-2, Сплин, Маша и медведи, Танцы Минус, Лика.

(Да-да, все эти группы - их популярность и культовость - многие не знают, но заслуга именно этого журнала) Кроме того, Агата Кристи, например....и такие деятели искусств как Рената Литвинова и Иван Ургант. Все они родом оттуда. Так что Игорь был прав, на самом деле, анализировать эпоху вполне можно на примере журнала Ом - потому что он действительно являлся интеллектуальным и стилевым центром. На самом деле, я думаю, что даже и стиль и жанр изложения материала, и бесед на анх.ру, тоже (хотя я конечно не журналист, и не пытаюсь примазаться) но взросли на том же самом материале.

В 2004 году И. Григорьев предпринимает попытку реанимировать журнал ОМ и возвращается в кресло главного редактора. Попытка эта была неуспешной - журнал «ОМ» окончательно закончил своё существование в 2006 году.

Да, в принципе где-то в это время Свобода уже закончилась и вентиль перекрыли - примечание мое Smile Smile Smile

Спустя 14 лет после выхода журнала писатель Сергей Минаев пишет:

Сказать, что «ОМ», в культурном плане, сделал для моего поколения больше, чем любая другая медиа было бы весьма банально, но это так. То был единственный журнал, который прививал вкус к правильной музыке, кино, литературе и прочему... С тобой неспешно беседовали, как бы давая понять, «да, чувак, мы тоже сначала не вкуривали что это за „портисхед“ такой, и почему Том Йорк должен стать иконой. Но, потом разобрались, и нам очень понравилось. Попробуй - уверены, что и тебе тоже». В 1995-1997 годах это была, пожалуй, единственная отдушина для 20-и летних юношей и девушек, той самой «депрессивно-прогрессивной молодежи»(с), которая имела несчастье полагать что могут быть несколько иные ориентиры в жизни, чем малиновые пиджаки, «бэхи семерки», «пасти коммерсов» и «сгонять в Метлу».
ОМ был этакой общей кухней для тех кто «врубался». Кондиционером, в душной стране-жигании. Стране, состоящей из малинового перезвона «владимирского централа» в караоке, позвякивания золотых цепей на пивных шеях авторитетов, нескончаемых «под кем стоишь» и шелеста купюр, пересчитываемых в кассе казино «Розентол» немногословными грузинами.

Сайт журнала Ом с замечательным для современности слоганом: Ом - единица сопротивления