Николай Гоголь. Вечера на хуторе близ Диканьки

Главная

Цикл повестей « Вечера на хуторе близ Диканьки» - представляет во всей красе живописную картину украинской жизни 17-18 веков. Период, в который Гоголь создавал свой шедевр, был самым счастливым в жизни автора, полного впоследствии воплотившихся грандиозных литературных планов. Наряду с всенародным признанием, цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки» получил высокую оценку гениального литератора современности - Александра Сергеевича Пушкина.

История создания

Детство Гоголя прошло в одном из живописнейших мест Украины - на Полтавщине, в селе Диканька. С давних времен об этом месте ходило множество фантастических слухов и легенд. Отголоски детских впечатлений во всей полноте отразились в ряде повестей Гоголя, составивших собою единый цикл «Вечера на хуторе близ Диканьки». В 1829 году автор начал работу над произведением, а в 1831-1832 годах цикл был издан и высоко оценен литературным сообществом. Отдельные повести цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки» претерпели множество театральных постановок и экранизаций.

Анализ произведения

Описание произведения

Каждая из частей предваряется ироничным повествованием мнимого автора - пасечника Рудого Панька.

Сорочинская ярмарка. Повесть о смекалистом щеголеватом хлопце Грицке, который завоевал право жениться на богатой панночке Параске своей хитростью и находчивостью. Действие сопровождается красочным описанием ярмарки и отличается особым сатирическим живописанием образов некоторых героев.

Вечер накануне Ивана Купала. Жутковатое повествование, окутанное мистическим колоритом, гласит о том, что неправедно добытое богатство не приносит счастья его обладателю.

Майская ночь или Утопленница. Эта повесть отчасти перекликается сюжетом с «Сорочинской ярмаркой». У молодого козака Левка есть возлюбленная девушка Ганна. Чтобы воссоединиться с будущей невестой, хитрому парубку приходится обращаться к помощи мистической девушки - утопленницы Панночки.

Пропавшая грамота. Повесть пронизана фантастическим колоритом с элементами живого гоголевского юмора. Дед, у которого украли грамоту, деньги, коней и шапку, с помощью крестного знамения выигрывает краденое в карты у ведьмы.

Ночь перед Рождеством. И снова история женитьбы простого и смекалистого хлопца на прекрасной панночке. Кузнец Вакула добивается любви богатой сельской красавицы Оксаны. Свое счастье они обретают не без помощи нечистой силы. Тронутая простодушием кузнеца, царица, дарит вожделенные черевички для будущей невесты кузнеца.

Страшная месть. Рассказ, написанный в эпическо-повествовательном стиле. Жуткая история козацкого атамана Данилы Бурульбаша и его жены Катерины, вынужденной сделать страшный выбор в отношении своего отца-чародея. В финале повести колдун сполна расплачивается за свои страшные злодеяния.

Иван Федорович Шпонька и его тетушка. Единственная чисто бытовая сатирическая зарисовка о мелком помещике, пытающемся заполучить свое наследство. Единственная незавершенная повесть гоголевского цикла.

Заколдованное место. Рассказ о злых шутках нечистой силы. Фантасмагорическая история о поисках и обретении «клада» в заколдованном месте.

Главные герои

Герои цикла делятся на несколько групп:

молодые парубки, обладающие как простодушием, так хитростью и смекалкой - Грицко, Левко и Вакула;
прекрасные панночки, родители которых очень придирчиво относятся их будущим женихам - Параска, Ганна, Оксана;
комические персонажи показанные во всей полноте гоголевского юмора - Пацюк, Чуб, Шпонька и др.;
нечистая сила, проделки которой часто наказывают героев некоторых рассказов цикла(Петрусь, Дед из последней повести) за их страсть к богатству, а иногда нечисть становится помощником хитрых и смекалистых персонажей в достижении их цели.

Структура произведения

Композиционно произведение представляет собой 8 повестей, расположенных в двух книгах (по 4 повести в каждой). Введением в красочный мир украинской жизни является предисловие мнимого издателя Рудого Панька, которое предваряет каждую из книг.

Подлинная поэзия, увиденная автором в жизни и преданиях украинского народа, разворачивается в самых разнообразных ее проявлениях: бытовые сцены современной жизни, исторические предания и фантастические народные легенды. Обилие фантасмагорических сцен призвано придать большую контрастность добру и злу, борьбе христианского начала и чертовщины.

Итоговый вывод

Творчество Гоголя представляет собой особую ценность - описанная с большой любовью личность простого человека ничуть не умаляется присутствием сатиры. Многие герои описаны с изрядной долей доброго юмора, почерпнутого автором в реальной жизни украинских крестьян того времени. Самобытность стиля, поэтический талант к живописанию природных красот малороссийского села, лиричность и добрый смех делают гениальный цикл молодого писателя подлинным шедевром мировой литературы

Николай Васильевич Гоголь

Вечера на хуторе близ Диканьки

Повести, изданные пасичником Рудым Паньком

Часть ПЕРВАЯ

Предисловие

«Это что за невидаль: «Вечера на хуторе близ Диканьки»? Что это за «Вечера»? И швырнул в свет какой-то пасечник! Слава богу! еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу, всякого звания и сброду, вымарало пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасичника дотащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее».

Слушало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц! То есть, я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет – батюшки мои! Это все равно как, случается, иногда зайдешь в покои великого пана: все обступят тебя и пойдут дурачить. Еще бы ничего, пусть уже высшее лакейство, нет, какой-нибудь оборванный мальчишка, посмотреть – дрянь, который копается на заднем дворе, и тот пристанет; и начнут со всех сторон притопывать ногами. «Куда, куда, зачем? пошел, мужик, пошел!..» Я вам скажу… Да что говорить! Мне легче два раза в год съездить в Миргород, в котором вот уже пять лет как не видал меня ни подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот великий свет. А показался – плачь не плачь, давай ответ.

У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасечник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), – у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, – тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалека, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум… Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать чтобы совсем. На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом – подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.

Но лучше всего, когда собьются все в тесную кучку и пустятся загадывать загадки или просто нести болтовню. Боже ты мой! Чего только не расскажут! Откуда старины не выкопают! Каких страхов не нанесут! Но нигде, может быть, не было рассказываемо столько диковин, как на вечерах у пасечника Рудого Панька. За что меня миряне прозвали Рудым Паньком – ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь более седые, чем рыжие. Но у нас, не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому люди какое прозвище, то и во веки веков останется оно. Бывало, соберутся накануне праздничного дня добрые люди в гости, в пасичникову лачужку, усядутся за стол, – и тогда прошу только слушать. И то сказать, что люди были вовсе не простого десятка, не какие-нибудь мужики хуторянские. Да, может, иному, и повыше пасичника, сделали бы честь посещением. Вот, например, знаете ли вы дьяка диканьской церкви, Фому Григорьевича? Эх, голова! Что за истории умел он отпускать! Две из них найдете в этой книжке. Он никогда не носил пестрядевого халата, какой встретите вы на многих деревенских дьячках; но заходите к нему и в будни, он вас всегда примет в балахоне из тонкого сукна, цвету застуженного картофельного киселя, за которое платил он в Полтаве чуть не по шести рублей за аршин. От сапог его, у нас никто не скажет на целом хуторе, чтобы слышен был запах дегтя; но всякому известно, что он чистил их самым лучшим смальцем, какого, думаю, с радостью иной мужик положил бы себе в кашу. Никто не скажет также, чтобы он когда-либо утирал нос полою своего балахона, как то делают иные люди его звания; но вынимал из пазухи опрятно сложенный белый платок, вышитый по всем краям красными нитками, и, исправивши что следует, складывал его снова, по обыкновению, в двенадцатую долю и прятал в пазуху. А один из гостей… Ну, тот уже был такой панич, что хоть сейчас нарядить в заседатели или подкомории. Бывало, поставит перед собою палец и, глядя на конец его, пойдет рассказывать – вычурно да хитро, как в печатных книжках! Иной раз слушаешь, слушаешь, да и раздумье нападет. Ничего, хоть убей, не понимаешь. Откуда он слов понабрался таких! Фома Григорьевич раз ему насчет этого славную сплел присказку: он рассказал ему, как один школьник, учившийся у какого-то дьяка грамоте, приехал к отцу и стал таким латыньщиком, что позабыл даже наш язык православный. Все слова сворачивает на ус. Лопата у него – лопатус, баба – бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе с отцом в поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: «Как это, батьку, по-вашему называется?» Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и – хвать его по лбу. «Проклятые грабли! – закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, – как же они, черт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как! Припомнил и имя, голубчик! Такая присказка не по душе пришлась затейливому рассказчику. Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, – и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»… «Быть же теперь ссоре», – подумал я, заметив, что пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались дать дулю. К счастию, старуха моя догадалась поставить на стол горячий книш с маслом. Все принялись за дело. Рука Фомы Григорьевича, вместо того чтоб показать шиш, протянулась к книшу, и, как всегда водится, начали прихваливать мастерицу хозяйку. Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове. Я нарочно и не помещал их сюда. Еще напугаешь добрых людей так, что пасичника, прости господи, как черта, все станут бояться. Пусть лучше, как доживу, если даст бог, до нового году и выпущу другую книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того света и дивами, какие творились в старину в православной стороне нашей. Меж ними, статься может, найдете побасенки самого пасичника, какие рассказывал он своим внукам. Лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, – лень только проклятая рыться, – наберется и на десять таких книжек.

Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно и выставил ее на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь. И то сказать, что там дом почище какого-нибудь пасичникова куреня. А про сад и говорить нечего: в Петербурге вашем, верно, не сыщете такого. Приехавши же в Диканьку, спросите только первого попавшегося навстречу мальчишку, пасущего в запачканной рубашке гусей: «А где живет пасичник Рудый Панько?» – «А вот там!» – скажет он, указавши пальцем, и, если хотите, доведет вас до самого хутора. Прошу, однако ж, не слишком закладывать назад руки и, как говорится, финтить, потому что дороги по хуторам нашим не так гладки, как перед вашими хоромами. Фома Григорьевич третьего году, приезжая из Диканьки, понаведался-таки в провал с новою таратайкою своею и гнедою кобылою, несмотря на то что сам правил и что сверх своих глаз надевал по временам еще покупные.

Зато уже как пожалуете в гости, то дынь подадим таких, какие вы отроду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не сыщете на хуторах. Представьте себе, что как внесешь сот – дух пойдет по всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что бывает в серьгах. А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, если б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть. Подумаешь, право: на что не мастерицы эти бабы! Пили ли вы когда-либо, господа, грушевый квас с терновыми ягодами или варенуху с изюмом и сливами? Или не случалось ли вам подчас есть путрю с молоком? Боже ты мой, какие на свете нет кушаньев! Станешь есть – объяденье, да и полно. Сладость неописанная! Прошлого года… Однако ж что я, в самом деле, разболтался?.. Приезжайте только, приезжайте поскорей; а накормим так, что будете рассказывать и встречному и поперечному.

Пасичник Рудый Панько.

На всякий случай, чтобы не помянули меня недобрым словом, выписываю сюда, по азбучному порядку, те слова, которые в книжке этой не всякому понятны.

Банду"ра , инструмент, род гитары.

Бато"г , кнут.

Боля"чка , золотуха.

Бо"ндарь , бочарь.

Бу"блик , круглый крендель, баранчик.

Буря"к , свекла.

Бухане"ц , небольшой хлеб.

Ви"нница , винокурня.

Галу"шки , клецки.

Голодра"бец , бедняк, бобыль.

Гопа"к , малороссийский танец.

Горлица , малороссийский танец.

Ди"вчина , девушка.

Дивча"та , девушки.

Дижа" , кадка.

Дрибу"шки , мелкие косы.

Домови"на , гроб.

Ду"ля , шиш.

Дука"т , род медали, носится на шее.

Зна"хор , многознающий, ворожея.

Жи"нка , жена.

Жупа"н , род кафтана.

Кагане"ц , род светильни.

Кле"пки , выпуклые дощечки, из коих составлена бочка.

Книш , род печеного хлеба.

Ко"бза , музыкальный инструмент.

Комо"ра , амбар.

Кора"блик , головной убор.

Кунту"ш , верхнее старинное платье.

Корова"й , свадебный хлеб.

Ку"холь , глиняная кружка.

Лысый дидько , домовой, демон.

Лю"лька , трубка.

Маки"тра , горшок, в котором трут мак.

Макого"н , пест для растирания мака.

Малаха"й , плеть.

Ми"ска , деревянная тарелка.

Молоди"ца , замужняя женщина.

На"ймыт , нанятой работник.

На"ймычка , нанятая работница.

Оселе"дец , длинный клок волос на голове, заматывающийся на ухо.

Очи"пок , род чепца.

Пампу"шки , кушанье из теста.

Па"сичник , пчеловод.

Па"рубок , парень.

Пла"хта , нижняя одежда женщин.

Пе"кло , ад.

Пере"купка , торговка.

Переполо"х , испуг.

Пе"йсики , жидовские локоны.

Пове"тка , сарай.

Полутабе"нек , шелковая материя.

Пу"тря , кушанье, род каши.

Рушни"к , утиральник.

Сви"тка , род полукафтанья.

Синдя"чки , узкие ленты.

Сластёны , пышки.

Сво"лок , перекладина под потолком.

Сливя"нка , наливка из слив.

Сму"шки , бараний мех.

Со"няшница , боль в животе.

Сопи"лка , род флейты.

Стуса"н , кулак.

Стри"чки , ленты.

Тройча"тка , тройная плеть.

Хло"пец , парень.

Ху"тор , небольшая деревушка.

Ху"стка , платок носовой.

Цибу"ля , лук.

Чумаки" , обозники, едущие в Крым за солью и рыбою.

Чупри"на, чуб , длинный клок волос на голове.

Ши"шка , небольшой хлеб, делаемый на свадьбах.

Юшка , соус, жижа.

Ятка , род палатки или шатра.

Сорочинская ярмарка

Менi нудно в хатi жить.

Ой, вези ж мене iз дому,

Де багацько грому, грому,

Де гопцюють все дiвки,

Де гуляють парубки!

Из старинной легенды

Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнечных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золото. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золотые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримости. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало – река в зеленых, гордо поднятых рамах… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!

Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот… восемьсот… Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескончаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в сено, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою; местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала умиленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с завистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который медленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.

Одиноко в стороне тащился на истомленных волах воз, наваленный мешками, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозяин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета ее. Много встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть причину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново… и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый раз на ярмарке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сделать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служение, теперь на продажу. Неугомонная супруга… но мы и позабыли, что и она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки.

Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, разрушающего жара. Сквозь темно- и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, – она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зеленые и синие леса люди, возы с горшками, мельницы – все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну. Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути, как вдруг слова: «Ай да дивчина!» – поразили слух ее. Оглянувшисъ, увидела она толпу стоявших на мосту парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и огненных очей, казалось, стремившихся видеть ее насквозь, и потупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежало произнесенное слово.

– Славная дивчина! – продолжал парубок в белой свитке, не сводя с нее глаз. – Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. А вот впереди и дьявол сидит!

Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные щеки ее превратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем на голову разгульного парубка

– Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в голову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб ему на том свете черт бороду обжег!

– Вишь, как ругается! – сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, – и язык у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.

– Столетней! – подхватила пожилая красавица. – Нечестивец! поди умойся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на губах…

Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно было расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая долго, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок забрызган был грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силой. Дородная щеголиха вскипела гневом; но воз отъехал в это время довольно далеко, и месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, который, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги. Однако ж, несмотря на это, неутомимый язык ее трещал и болтался во рту до тех пор, пока не приехали они в пригородье к старому знакомому и куму, козаку Цыбуле. Встреча с кумовьями, давно не видавшимися, выгнала на время из головы это неприятное происшествие, заставив наших путешественников поговорить об ярмарке и отдохнуть немного после дальнего пути.

Що, боже то мiй, господе! чого нема на той ярмарцi! Колеса, скло, дьоготь, тютюн, ремiнь, цибуля, крамарi всякi… так, що хоч би в кишенi було рублiв i з тридцять, то й тодi б не закупив усiеi ярмарки.

Из малороссийской комедии

Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад, когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние, рев – все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы, горшки, бабы, пряники, шапки – все ярко, пестро, нестройно; мечется кучами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на землю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы, привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она находила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную бороду, другою… Но вот почувствовала она, кто-то дернул ее за шитый рукав сорочки. Оглянулась – и парубок в белой свитке, с яркими очами стоял перед нею. Жилки ее вздрогнули, и сердце забилось так, как еще никогда, ни при какой радости, ни при каком горе: и чудно и любо ей показалось, и сама не могла растолковать, что делалось с нею.

«Вечера …» состоят из двух глав по четыре повести в каждой. Ниже приводится краткое содержание вечера на хуторе близ Диканьки. Прочитайте, и, возможно, Вам захочется ознакомиться с полным текстом повестей.

Часть первая

Сорочинская ярмарка.
Однажды семейство, состоящее из Солопия Черевика, его жены и дочки ехало на ярмарку в Сорочинец. Один из парубков попросил руки девушки, но Солопий отказал.
По ярмарке ходили слухи о красной свитке черта. Утром Черевик нашел рукав от красной свитки. А позже обнаружил пропажу лошади. Его схватили, обвинили в том, что он украл у себя кобылу. Грицько освободил Черевика, и тот согласился на свадьбу.

Вечер накануне Ивана Купалы.
Полюбил бедный Петрусь Педорку, дочь Коржа. Черт пообещал помочь, если тот сорвет цветок папоротника. Цветок указал место, где был клад. Чтобы достать его, Петрусь убил мальчика и получил золото.
Корж согласился на свадьбу. Но Петрусь постоянно сидел около золота. Колдунья пришла в дом к Петрусю, он очнулся и увидел перед собой мальчика. Утром нашли вместо Петруся пепел, а вместо мешков с золотом – черепки.

Майская ночь или Утопленница.
Эту историю Левко рассказывает своей Ганне. Была у сотника дочь и жена - ведьма. Выгнал отец дочь из дому, и та утопилась. Однажды утащила она свою мачеху под воду. Но та обернулась утопленницей и теперь панночка не знает, кто из них - ведьма.
Отец Левко положил глаз на Ганну. Как-то Левко увидел в пруду панночку. Он узнал в одной из утопленниц мачеху. В благодарность панночка дала ему записку к голове, в которой приказывалось поженить Левко и Ганну.

Пропавшая грамота.
Дед рассказчика зашил грамоту в шапку и поехал. В дороге он задержался на ярмарке. Там он встретил запорожца. Он попросил деда рассказчика не спать ночью и посторожить, чтобы его не утащил черт. Но дед все равно заснул. Просыпается – шапки с грамотой нет. Пошел он ночью в лес и вышел к костру, за которым сидели ведьмы. Дед стал угрожать перекрестить всех ведьм, и те отдали шапку и коня.

Часть вторая

Ночь перед Рождеством.
Дочка Чуба Оксана сказала, что выйдет за Вакулу, если он принесет ей черевички царицы.
Вакула вынес из дома мешок с чертом, которого туда спрятала его мать, и пошел к Пацюку. Тот посоветовал ему обратиться к черту.
Долетел Вакула на черте до Петербурга и пошел к царице. Он попросил у нее ее черевички, та поручила отдать ему расшитые золотом башмаки. Пошел Вакула к Чубу и тот согласился отдать ему дочь Оксану. Подарил Вакула ей черевички, и они поженились.

Страшная месть.
На свадьбе Данилы и Катерины появился колдун. Стало ей сниться, что он зовет ее замуж. Катерина узнала, что колдун - это ее отец. Решили его казнить, но он убедил Катерину отпустить его.
Спустя время в битве колдун застрелил Данилу. Катерина продолжало сниться, будто колдун убьет ее сына, если она не согласится выйти за него. Появился в селе гость, якобы друг Данилы. Катерина опознала в нем колдуна, бросилась на него с ножом, но тот заколол ее.
Колдуна стал преследовать его чудный рыцарь, пытался он скрыться от него, но не удалось. И умер колдун.

Иван Федорович Шпонька и его тетушка.
Иван Шпонька уволился со службы и вернулся в свое имение к тетушке. Та уговорила его поехать к соседу искать дарственную на землю. Там познакомился он с 2 его сестрами. Тетушка надумала женить племянника на одной из них. Чем история закончилась, неизвестно, так как рукопись обрывается.

Заколдованное место.
Как-то плясал в огороде дед, да вдруг оказался в другом месте в поле у могилы, понял он, что тут клад, пометил место и решил прийти сюда еще раз. Когда вернулся другой ночью и стал копать, то выкопал котел. Нечистая сила пугала его, но он все равно дотащил котел до дома. Открыл его, а там всякий мусор. С тех пор дед решил не верить черту, огородил то место плетнем и ничего на нем не сажал.

Крамаренко Александр

Материал содержит историю создания произведения и презентацию.

Скачать:

Предварительный просмотр:

История создания повестей «Вечера на хуторе близ Диканьки» (слайд 1)

1. Как известно, детские годы Гоголь провел рядом с селом Диканька. (слайд 2) Это место уникально, многие считают его мистическим. Украина всегда отличалась своим особым колоритом.

2. У Гоголя возникла смелая идея – написать цикл повестей на украинскую тематику (слайд 3) . Писатель начал работать над ним в 1829 году, а в 1831 году вышла первая книга «Вечеров…», а через год – вторая. Получился удивительный сборник повестей о прекрасном местечке Украины.

1. В него вошли 8 произведений, (слайд 4) которые делятся на 2 книги. В первую вошли Сорочинская ярмарка , Вечер накануне Ивана Купала , Майская ночь или Утопленница , и Пропавшая грамота .

Во вторую – Страшная месть, Иван Федорович и его тетушка, Заколдованное место и Ночь перед Рождеством.

2. Известно, что писатель использовал для создания своей первой книги не только украинские исторические предания, (слайд5) которые ему помогали собирать его родные и друзья, но и другие источники.

1. « Вечера на хуторе близ Диканьки» были встречены положительными оценками критиков. Они отмечали пестроту, яркость, удивительный юмор, национальный колорит и народные предания. (слайд 6) А.С.Пушкин писал: «Сейчас прочёл Вечера близ Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая весёлость, искренняя, непринуждённая, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия!..»

2. Действие произведений свободно (слайд 7) переносится из 19 века в 17, а затем в 18, и вновь в 17, и опять возвращает нас в 19.

Гоголь передал в своих повестях неподдельную веселость, простату и правдивость.

Юмор Гоголя (слайд 8) заставляет нас смеяться, ведь юмор - это изображение героев в смешном виде, смех веселый, доброжелательный. Даже злые силы изображены не страшными, а забавными. Особенно это можно наблюдать в повести «Ночь перед Рождеством».

1. В данной повести Гоголь (слайд 9) как нельзя точно описать быт, наряды, украинский фольклор того времени. Писателя вдохновили народные поверья, (слайд 10) связанные с этим праздником, ведь именно в ночь под Рождество происходят самые разнообразные чудеса.

Предварительный просмотр:

Чтобы пользоваться предварительным просмотром презентаций создайте себе аккаунт (учетную запись) Google и войдите в него: https://accounts.google.com

Подписи к слайдам:

История создания «Вечеров на хуторе близ Диканьки»

Украина – удивительное, неповторимое, мистическое место. Овеянное различными поверьями и преданиями.

Писатель начал работать над циклом повестей в 1829г., а в 1831г. вышла первая книга « Вечеров на хуторе близ Диканьки», а через год – вторая. Получился удивительный сборник повестей.

Первая книга: 1 .Сорочинская ярмарка 2 .Вечер накануне Ивана Купала 3 .Майская ночь или Утопленница 4 .Пропавшая грамота Вторая книга: 1 .Страшная месть 2 .Иван Федорович и его тетушка 3 .Заколдован-ное место 4 .Ночь перед Рождеством

Гоголь и родные. Гоголь в кругу друзей Друзья и родные помогали писателю собирать исторические предания.

« Сейчас прочитал Вечера близ Диканьки. Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия!...» А.С.Пушкин

XIX XVII XVIII XVII XIX

Юмор Гоголя Юмор – это изображение Героев в смеш - ном виде,смех веселей, Доброжелатель - ный.

«Ночь перед Рождеством»

Часть первая

Предисловие

«Это что за невидаль: „Вечера на хуторе близ Диканьки“? Что это за „Вечера“? И швырнул в свет какой-то пасичник! Слава богу! еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу, всякого звания и сброду, вымарало пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасичника потащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее».

Слышало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц! То есть, я говорю, что нашему брату, хуторянину, высунуть нос из своего захолустья в большой свет – батюшки мои! Это все равно как, случается, иногда зайдешь в покои великого пана: все обступят тебя и пойдут дурачить. Еще бы ничего, пусть уже высшее лакейство, нет, какой-нибудь оборванный мальчишка, посмотреть – дрянь, который копается на заднем дворе, и тот пристанет; и начнут со всех сторон притопывать ногами. «Куда, куда, зачем? пошел, мужик, пошел!..» Я вам скажу… Да что говорить! Мне легче два раза в год съездить в Миргород, в котором вот уже пять лет как не видал меня ни подсудок из земского суда, ни почтенный иерей, чем показаться в этот великий свет. А показался – плачь не плачь, давай ответ.

У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано (вы, может быть, и рассердитесь, что пасичник говорит вам запросто, как будто какому-нибудь свату своему или куму), – у нас, на хуторах, водится издавна: как только окончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, – тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, а подчас и скрипка, говор, шум… Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать чтобы совсем. На балы если вы едете, то именно для того, чтобы повертеть ногами и позевать в руку; а у нас соберется в одну хату толпа девушек совсем не для балу, с веретеном, с гребнями; и сначала будто и делом займутся: веретена шумят, льются песни, и каждая не подымет и глаз в сторону; но только нагрянут в хату парубки с скрыпачом – подымется крик, затеется шаль, пойдут танцы и заведутся такие штуки, что и рассказать нельзя.

Но лучше всего, когда собьются все в тесную кучку и пустятся загадывать загадки или просто нести болтовню. Боже ты мой! Чего только не расскажут! Откуда старины не выкопают! Каких страхов не нанесут! Но нигде, может быть, не было рассказываемо столько диковин, как на вечерах у пасичника Рудого Панька. За что меня миряне прозвали Рудым Паньком – ей-богу, не умею сказать. И волосы, кажется, у меня теперь более седые, чем рыжие. Но у нас, не извольте гневаться, такой обычай: как дадут кому люди какое прозвище, то и во веки веков останется оно. Бывало, соберутся накануне праздничного дня добрые люди в гости, в пасичникову лачужку, усядутся за стол, – и тогда прошу только слушать. И то сказать, что люди были вовсе не простого десятка, не какие-нибудь мужики хуторянские. Да, может, иному, и повыше пасичника, сделали бы честь посещением. Вот, например, знаете ли вы дьяка диканьской церкви, Фому Григорьевича? Эх, голова! Что за истории умел он отпускать! Две из них найдете в этой книжке. Он никогда не носил пестрядевого халата, какой встретите вы на многих деревенских дьячках; но заходите к нему и в будни, он вас всегда примет в балахоне из тонкого сукна, цвету застуженного картофельного киселя, за которое платил он в Полтаве чуть не по шести рублей за аршин. От сапог его, у нас никто не скажет на целом хуторе, чтобы слышен был запах дегтя; но всякому известно, что он чистил их самым лучшим смальцем, какого, думаю, с радостью иной мужик положил бы себе в кашу. Никто не скажет также, чтобы он когда-либо утирал нос полою своего балахона, как то делают иные люди его звания; но вынимал из пазухи опрятно сложенный белый платок, вышитый по всем краям красными нитками, и, исправивши что следует, складывал его снова, по обыкновению, в двенадцатую долю и прятал в пазуху. А один из гостей… Ну, тот уже был такой панич, что хоть сейчас нарядить в заседатели или подкомории. Бывало, поставит перед собою палец и, глядя на конец его, пойдет рассказывать – вычурно да хитро, как в печатных книжках! Иной раз слушаешь, слушаешь, да и раздумье нападет. Ничего, хоть убей, не понимаешь. Откуда он слов понабрался таких! Фома Григорьевич раз ему насчет этого славную сплел присказку: он рассказал ему, как один школьник, учившийся у какого-то дьяка грамоте, приехал к отцу и стал таким латыньщиком, что позабыл даже наш язык православный. Все слова сворачивает на ус. Лопата у него – лопатус, баба – бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе с отцом в поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: «Как это, батьку, по-вашему называется?» Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и – хвать его по лбу. «Проклятые грабли! – закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, – как же они, черт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как! Припомнил и имя, голубчик! Такая присказка не по душе пришлась затейливому рассказчику. Не говоря ни слова, встал он с места, расставил ноги свои посереди комнаты, нагнул голову немного вперед, засунул руку в задний карман горохового кафтана своего, вытащил круглую под лаком табакерку, щелкнул пальцем по намалеванной роже какого-то бусурманского генерала и, захвативши немалую порцию табаку, растертого с золою и листьями любистка, поднес ее коромыслом к носу и вытянул носом на лету всю кучку, не дотронувшись даже до большого пальца, – и всё ни слова; да как полез в другой карман и вынул синий в клетках бумажный платок, тогда только проворчал про себя чуть ли еще не поговорку: «Не мечите бисер перед свиньями»… «Быть же теперь ссоре», – подумал я, заметив, что пальцы у Фомы Григорьевича так и складывались дать дулю. К счастию, старуха моя догадалась поставить на стол горячий книш с маслом. Все принялись за дело. Рука Фомы Григорьевича, вместо того чтоб показать шиш, протянулась к книшу, и, как всегда водится, начали прихваливать мастерицу хозяйку. Еще был у нас один рассказчик; но тот (нечего бы к ночи и вспоминать о нем) такие выкапывал страшные истории, что волосы ходили по голове. Я нарочно и не помещал их сюда. Еще напугаешь добрых людей так, что пасичника, прости господи, как черта, все станут бояться. Пусть лучше, как доживу, если даст Бог, до нового году и выпущу другую книжку, тогда можно будет постращать выходцами с того света и дивами, какие творились в старину в православной стороне нашей. Меж ними, статься может, найдете побасенки самого пасичника, какие рассказывал он своим внукам. Лишь бы слушали да читали, а у меня, пожалуй, – лень только проклятая рыться, – наберется и на десять таких книжек.

Зато уже как пожалуете в гости, то дынь подадим таких, каких вы отроду, может быть, не ели; а меду, и забожусь, лучшего не сыщете на хуторах. Представьте себе, что как внесешь сот – дух пойдет по всей комнате, вообразить нельзя какой: чист, как слеза или хрусталь дорогой, что бывает в серьгах. А какими пирогами накормит моя старуха! Что за пироги, если б вы только знали: сахар, совершенный сахар! А масло так вот и течет по губам, когда начнешь есть. Подумаешь, право: на что не мастерицы эти бабы! Пили ли вы когда-либо, господа, грушевый квас с терновыми ягодами или варенуху с изюмом и сливами? Или не случалось ли вам подчас есть путрю с молоком? Боже ты мой, каких на свете нет кушаньев! Станешь есть – объяденье, да и полно. Сладость неописанная! Прошлого года… Однако ж что я, в самом деле, разболтался?.. Приезжайте только, приезжайте поскорей; а накормим так, что будете рассказывать и встречному и поперечному.

Пасичник Рудый Панько.

Банду́ра , инструмент, род гитары.

Бато́г , кнут.

Боля́чка , золотуха.

Бо́ндарь , бочарь.

Бу́блик , круглый крендель, баранчик.

Буря́к , свекла.

Бухане́ц , небольшой хлеб.

Ви́нница , винокурня.

Галу́шки , клёцки.

Голодра́бец , бедняк, бобыль.

Гопа́к , малороссийские танцы.

Го́рлица ,?

Ди́вчина , девушка.

Дивча́та , девушки.

Дижа́ , кадка.

Дрибу́шки , мелкие косы.

Домови́на , гроб.

Ду́ля , шиш.

Дука́т , род медали, носится на шее.

Зна́хор , многознающий, ворожея.

Жи́нка , жена.

Жупа́н , род кафтана.

Кагане́ц , род светильни.

Кле́пки , выпуклые дощечки, из коих составлена бочка.

Книш , род печеного хлеба.

Ко́бза , музыкальный инструмент.

Комо́ра , амбар.

Кора́блик , головной убор.

Кунту́ш , верхнее старинное платье.

Корова́й , свадебный хлеб.

Ку́холь , глиняная кружка.

Лысый дидько, домовой, демон.

Лю́лька , трубка.

Маки́тра , горшок, в котором трут мак.

Макаго́н , пест для растирания мака.

Малаха́й , плеть.

Ми́ска , деревянная тарелка.

Молоди́ца , замужняя женщина.

На́ймыт , нанятой работник.

На́ймычка , нанятая работница.

Оселе́дец , длинный клок волос на голове, заматывающийся на ухо.

Очи́пок , род чепца.

Пампу́шки , кушанье из теста.

Па́сичник , пчеловод.

Па́рубок , парень.

Пла́хта , нижняя одежда женщин.

Пе́кло , ад.

Пере́купка , торговка.

Переполо́х , испуг.

Пе́йсики , жидовские локоны.

Пове́тка , сарай.

Полутабе́нек , шелковая материя.

Пу́тря , кушанье, род каши.

Рушни́к , утиральник.

Сви́тка , род полукафтанья.

Синдя́чки , узкие ленты.

Сластёны , пышки.

Сво́лок , перекладина под потолком.

Сливя́нка , наливка из слив.

Сму́шки , бараний мех.

Со́няшница , боль в животе.

Сопи́лка , род флейты.

Стуса́н , кулак.

Стри́чки , ленты.

Тройча́тка , тройная плеть.

Хло́пец , парень.

Ху́тор , небольшая деревушка.

Ху́стка , платок носовой.

Цибу́ля , лук.

Чумаки́ , обозники, едущие в Крым за солью и рыбою.

Чупри́на , чуб, длинный клок волос на голове.

Ши́шка , небольшой хлеб, делаемый на свадьбах.

Юшка , соус, жижа.

Ятка , род палатки или шатра.

Сорочинская ярмарка

I

Meнi нудно в хатi жить.

Ой, вези ж мене iз дому,

Де багацько грому, грому,

Де гопцюють все дiвки,

Из старинной легенды

Глазам наших путешественников начал уже открываться Псёл; издали уже веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, разрушающего жара. Сквозь темно– и светло-зеленые листья небрежно раскиданных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холодом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою, на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мраморную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам ее конца нет, – она почти каждый год переменяла свои окрестности, выбирая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами. Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кидали их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зеленые и синие леса, люди, возы с горшками, мельницы – все опрокинулось, стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну. Красавица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути, как вдруг слова: «Ай да дивчина!» – поразили слух ее. Оглянувшись, увидела она толпу стоявших на мосту парубков, из которых один, одетый пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и огненных очей, казалось, стремившихся видеть ее насквозь, и потупила глаза при мысли, что, может быть, ему принадлежало произнесенное слово.

II

Що, боже ти мiй, господе! чого

нема на тiй ярмарцi!

Колеса, скло, дьоготь, тютюн,

ремiнь, цибуля, крамарi всякi…

так, що хоч би в кишенi було рублiв

i з тридцять, то й тодi б не закупив

Из малороссийской комедии

– Не бойся, серденько, не бойся! – говорил он ей вполголоса, взявши ее руку, – я ничего не скажу тебе худого!

«Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого, – подумала про себя красавица, – только мне чудно… верно, это лукавый! Сама, кажется, знаешь, что не годится так… а силы недостает взять от него руку».

Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковавшегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь. Вот что говорили негоцианты о пшенице.

Мне тоскливо жить в хате, вези меня из дому туда, где много шума, где все девушки танцуют, где парни веселятся! (укр.).

Господи, боже мой, чего нет на той ярмарке! Колеса, стекло, деготь, табак, ремень, лук, торговцы всякие… так, что если бы в кармане было хоть тридцать рублей, то и тогда бы не закупил всей ярмарки (укр.).

Разделы