Преподобный Никон Оптинский (Беляев), исповедник. Завещание духовным детям

По благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II

Сведения об иеромонахе Никоне (Беляеве)

ИЕРОМОНАХ НИКОН (БЕЛЯЕВ)
ученик старца о. Варсонофия и последний духовник Оптиной пустыни.

Предисловие

Жизнеописание о. иеромонаха Никона (1888–1931 гг.) состоит из следующих частей: его дневника, который он писал, когда поступил в Оптину пустынь в течение трех лет (с 1907 по 1910 г.), и воспоминаний о нем его духовных детей. Сохранились также записи некоторых из его проповедей. Он умер еще совсем молодым в ссылке в 1931 г. от туберкулеза.

Вся недолгая жизнь о. иеромонаха Никона проникнута глубокой верой в Бога и непоколебимой преданностью Его воле при всех тяжелых обстоятельствах: и в монастыре, и в заключении, и в ссылке - и настолько поучительна, что мы сочли необходимым собрать о нем все имеющиеся сведения (далеко неполные), составляющие это жизнеописание.

Часть первая. Дневник

1907 г.
28–29 января

Теперь я в первый раз намереваюсь серьезно и осмысленно говеть. Я только теперь понял всю необходимость, всю святость, все величие этих двух Таинств: покаяния и приобщения Тела и Крови Христовых. Все пророки, апостолы и Сам Христос Спаситель и Его Предтеча - Иоанн Креститель - все они начинали свою проповедь словом: "Покайтесь".

Тяжело, когда совесть нечиста, когда сознаешь себя виновным. Нам необходимо покаяться, сознаться в своих грехах, высказать все, что нас тяготит, тогда нам становится уже как-то легче. А здесь наше исповедание своих грехов принимает Сам Господь наш Иисус Христос. Он милостив, Он любит нас, Он имеет власть простить нам наши грехи, Он разрешит нас от ужасного бремени греховного, успокоит нашу совесть и подкрепит нас. Вот что нам дает это Таинство, но только в том случае, если мы искренно сознаем себя виновными, искренно каемся в своих грехах и надеемся на Божию милость, ибо Он принимает всякого грешника, самого ужасного, положительно утопающего в грехах, пусть только он будет смирен сердцем, сознает свою виновность и придет ко Христу с покаянием не показным, а искренним. Вот если мы будем смотреть на покаяние так, то, приступая к нему, мы должны будем сознать все величие этого Таинства и потому приготовить себя надлежащим образом.

Приготовление к Таинству покаяния должно состоять в самоуглублении, посте и молитве. Для того, чтобы сознать все свое недостоинство пред Богом, увидеть все свои грехи, увидеть всю грязь и низость своей жизни, необходимо углубиться в самого себя и разобрать все свои поступки. Пост необходим для нас при этом, как умерщвление плоти, для того, чтобы оторваться от плоти и всего земного и мыслить о Боге, о небесном.

Справедлива пословица: "Чем больше ешь, тем больше хочется". Если мы утолим только голод и жажду и займемся делом или станем молиться, нас еда не будет отрывать от нашего занятия. Это я сам на себе испытал. Тогда как-то чувствуется, что сущность жизни не в еде, ни в чем-либо земном, а в высшем, духовном мире человека, не в утолении страстей, а в стремлении к свету, истине, Богу.

Стремление познать истину есть первый признак духовной жизни человека, без этого человек духовно умирает. Если же мы угождаем плоти, то ее потребности растут неимоверно быстро, так что подавляют всякое духовное движение души. Нас тогда не интересуют высшие духовные вопросы, весь наш интерес сосредоточивается исключительно на земном: на удовлетворении страстей и похотей плоти. Жалок тогда человек, хотя очень часто и не сознает этого. Напротив того, человек постящийся отрезвляется, совершенствуется нравственно. Конечно, пост, если не сопровождается молитвой и духовной работой, не имеет почти никакой цены.

Пост не есть цель, а средство, пособие, облегчающее нам молитву и духовное совершенствование. Молитва, если только искренна, имеет великую силу. Сам Иисус Христос о силе молитвы, произносящейся с верою, говорит: "Все, что просите от Отца во имя Мое, даст вам", и "Если с верою скажете горе сей: "иди и ввергнись в море", будет вам". Поэтому мы, не будучи в состоянии сделать что-либо доброе, должны прибегать к молитве, как единственному спасительному средству в нашей немощи.

Знаю по себе. Хочу и не могу. Хочу делать добро, а делаю зло. Я даже не могу отличить белого от черного, зла от добра. Жалкое, ужасное состояние, в котором только и может помочь молитва, молитва покаянная.

Да, я вижу единый исход из моего положения - это покаяние и приобщение Святых Тайн. Прежде должен очистить себя покаянием, а затем принять в себя Тело и Кровь Христовы. Великое Таинство - покаяние, но еще более величия и святости являет приобщение. Здесь я принимаю в себя Самого Иисуса Христа, Его Пречистое Тело, Его Кровь, Его Божество. Я соединяюсь с Ним самым тесным образом. "Пияй Мою Кровь и ядый Мою Плоть во Мне пребывает и Аз в нем", - говорит Сам Спаситель. Всю важность, всю необходимость этого Таинства для нас мы видим из слов Спасителя, что только вкушающий плоти Его живет, а тот кто не вкушает, не имеет в себе жизни. Да, велико и необходимо для нас это святое Таинство, но и страшно.

Как я, недостойный и грешный, подойду к Святой Чаше? Ведь я не жизнь, а осуждение найду в Ней. Ибо всякий вкушающий недостойно, "суд себе яст и пиет". Да, страшно.

Поэтому я должен всю эту неделю, начиная с понедельника, ходить в церковь и дома молиться и, углубившись в себя и сознав свое недостоинство, приступить к Таинству покаяния с искренним желанием исправить и переменить свою жизнь. Затем, все-таки будучи очищен, я со смирением и уже не с таким страхом приступлю к принятию Тела и Крови Христовой. Это несомненно поможет моему желанию стать человеком и, может быть, хоть немного, да откроет глаза.

Я не имею в себе жизни. Теперь это мне вполне понятно: я ни разу не говел, не исповедовался, не приобщался. Ни разу, это ужасно. Что толку, что я каждый год ходил говеть? Какой смысл в таком говении? Еще в прошлом году я, пожалуй, молился, когда приступил к Чаше, но этого далеко недостаточно.

Помню, как жалко было расставаться с миром, с плотскими наслаждениями, да я и не хотел вовсе с ними расставаться. А это разве покаяние? Нет, тут только одна форма, внешняя сторона. Так не должно быть.

Теперь я решил исправиться, хочу переменить жизнь и, кажется, хочу искренно. Если так, то для меня теперь имеет смысл говеть, ибо я намерен говеть по-настоящему, как следует. Я даже надеюсь, что это послужит основанием к моей дальнейшей жизни и деятельности.

Я хотел еще в рождественский пост говеть, но прозевал, да тогда мои теперешние мысли едва нарождались. Завтра (впрочем это будет сегодня) я, если даст Бог, пойду к Батюшке. Поговорю, авось, разъяснит хоть немного, да, как человек уже пожилой и, по-видимому, верующий, может быть, даст добрый совет.

29-30 января

Вчера я высказал мысль, что главный признак духовной жизни есть стремление к познанию истины. Я вдруг усомнился: а может быть, это не так? Но подумал и вижу, что сказал вчера правду.

В древности Сократ, ученейший философ, умирая, сказал: "Я знаю только то, что ничего не знаю".

Да, истина непостижима. В то время как приближаешься к ней, кажется, что удаляешься, по крайней мере, видишь ее все выше и выше над собой. Все слабее и ничтожнее кажется нам наш ум в сравнении с ней. Все это так.

Но Сократ жил до Рождества Христова, и ему истина, возвещенная Христом, была неизвестна. Для нас же она открыта. Да, нам указано, где ее искать. Она - во Христе Иисусе. Но все-таки она непостижима, мы можем только более или менее приблизиться к ней; сама же по себе истина никогда не откроется, если человек того не захочет.

Путь к познанию истины труден, очень труден, особенно для меня и для всех, подобных мне, грешников. И путь этот труден только сначала, потом он становится более приятным. Путь к познанию истины есть добродетель, любовь и жизнь по совести при вере в Бога. Трудно попасть на этот путь, ибо он требует самоотверженности, готовности на все, что бы там ни представилось. Смиренный человек может пойти по этому пути, а гордый не сможет. Вот этот-то путь к познанию истины и есть духовная жизнь человека, и человек, не идущий этим путем, мертв духовно.

У священника не был, потому что была всенощная. Говеть я начал. Был у обедни в Казанском соборе. Очень удобно, обедня там приблизительно в 10 часов. Служат порядочно. Очень хорошо вынимают просфоры. Завтра тоже надо к обедне. Надо молиться и молиться как можно больше и усерднее.

26. 09. 1888 г. – 25.06(08.07)1931 г.

Преподобноисповедник Никон (Беляев)

«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне всецело предаться воле Твоей святой…» – Молитва последних оптинских старцев сегодня включена во многие православные молитвословы. Составлена она была во времена, когда никто из братии в начале дня не мог сказать, что ожидает их обитель к вечеру.

В 1923 г. Оптину ожидал новый удар: сельхозартель, под видом которой монастырь существовал еще некоторое время после революции, была упразднена и на его территории – основан музей, находившийся в ведении «Главнауки». Храмы, трапезная, скит, семьдесят гектаров монастырского леса и даже кладбище поступили в распоряжение музея. Человек десять-пятнадцать из числа монахов были оставлены в качестве сторожей и рабочих, а всем остальным было приказано покинуть Оптину Пустынь. Начались скитания: большинство переселилось в Козельск, кто-то нашел приют в соседних деревнях: Стенино и Нижние Прыски. По просьбам крестьян монахам было позволено еще совершать богослужения в Казанском храме.

Служащим священником был оставлен о. Никон (Беляев). Как капитан корабля, терпящего крушение, о. Никон не уходил из монастыря до последней возможности.

Ровное горение

Путь о. Никона из мира в монастырь был необычным. Два брата, Николай и Иван Беляевы, выросшие в благочестивой московской купеческой семье, приехали в , желая поступить в братию.

Послушники Николай и Иван Беляевы

Младший, Иванушка, «горел» монашеством, он-то и был главным вдохновителем их шага. Еще в гимназии с порывистостью, свойственной молодости, он написал однокашникам письмо, осуждающее все суетное, земное и преходящее.

Братья Беляевы. Николай - сидит справа

Николай был старшим и обладал характером более уравновешенным, и в то же время – более открытым. В семье обычно именно он сообщал всем дух простодушного ребячливого веселья. Теперь по сравнению с братом он выглядел более нерешительным, сомневающимся в своих силах встать на путь, требующий, особенно на первом отрезке, не только большого терпения, но и физической выносливости. Однако именно на него упал взгляд старца, скитоначальника – отца Варсонофия, предузнавшего в нем своего будущего ближайшего ученика.

Николай Беляев

Братья находились в том состоянии воодушевления, отчасти обязанного юному возрасту, когда за одну искренность упования Господь подает просящим ответ. Помолившись однажды и прося Бога указать им обитель, где лучше, удобнее всего им было бы пройти монашеское поприще, они разрезали на ленты лежавший без употребления ветхий справочник с перечнем русских монастырей, и тянули жребий.

На пожелтевшем от времени клочке бумаги значилось: «Козельская Введенская Оптина Пустынь», о которой они до тех пор ничего не слыхали.

Законоучитель Беляевых о. Петр Сахаров посоветовал им обратиться к епископу Трифону (Туркестанову), бывшему постриженику Оптиной Пустыни. Не откладывая задуманного, тогда же, в феврале 1907 г., Иван и Николай сообщили о своем желании поступить в монастырь матери, испрашивая ее родительского благословения.

Семья Беляевых. Николай Беляев - стоит крайний слева

Удивлению Веры Лаврентьевны Беляевой не было предела – Коля проявлял до тех пор интерес к течению общественной жизни(i) и, к тому же, был студентом физико-математического факультета университета, а Иванушка еще учился в старшем классе гимназии, – однако препятствовать стремлению детей она стала. Епископ Трифон успокоил ее опасения, сказав, что в Оптиной они научатся лишь хорошему, и, сколько бы они там не пробыли, в последующем с благодарностью будут вспоминать полученные там духовные уроки.

Великую силу имеет архипастырское благословение. Выдержав в Оптиной и преодолев некоторые трудности, с которыми они встретились вначале, Николай и Иван были приняты в число послушников скита.

Под водительством старца

Самостоятельное, бессистемное чтение в Оптиной не поощрялось. Имела значение не только последовательность, но и чтение сообразно с внутренним возрастанием послушников и иноков. Прочитанное закреплялось в повседневном общении, заповеди проходили делом.

И вскоре Николай исполнился к о. Варсонофию глубокой, благоговейной привязанностью. «Я в первый раз вижу такого человека…Батюшка – великий старец! Я все больше убеждаюсь в этом…Без старца очень трудно жить », – писал он в своем дневнике(iii).

И не так важны были внешние шаги прохождения иноческого пути(iv), как то, что в Иоанно-Предтечском скиту душа обрела мир и покой, нашла свое место.

«Для меня прошедшее – мир, а настоящее – Скит. И я благодарю Бога… Мне здесь, действительно, очень хорошо, – покойно, скорбей никаких нет. Если и бывают иногда соблазны от братии, то они быстро проходят и не тревожат меня особенно… Я думаю, что Господь меня утешает, желая показать мне сладости иноческой жизни… меня ничто не смущает, и лучшего я не желаю… Начинаю понимать слова Батюшки: Как нам благодарить Тебя, Господи, что Ты отторг нас от мира и привел сюда! Теперь я едино прошу от Господа: еже житии мне вся дни живота моего в дому Твоем». (v)

Для того, кто решил всю жизнь посвятить служению Богу, и не нужно было внешних впечатлений. Высшим утешением было читать ту дивную книгу, которую раскрыл перед ним Господь. В ней каждое событие свидетельствовало о том, что в мире нет ничего случайного, во всем – в большом и малом – присутствует Его рука и Его святой промысл, только умей увидеть, заметить, как связаны земное и небесное.

Николай покинул мир в день Св. Вмч. Анастасии Узоразрешительницы, как бы разрешившись от мирских попечений, а в скиту они поселились в Навечерие Рождества Христова для того, чтобы родиться для жизни новой.

Пробуждение в нем стремления к монашеской жизни было устроено через брата – Иоанна, чьим святым был небесный покровитель Скита – .

Но было и еще одно обстоятельство – возможно, предзнаменование его будущей участи. Перед уходом из мира Николай долгое время проводил в уединенной молитве, выбрав для этого московский Чудов монастырь, в подземелье которого был замучен захватившими в смутное время Москву поляками Патриарх-мученик Гермоген.

И Николаю было уготовано совершить тот же путь исповедания веры, свидетельствуя перед миром о верности Православной Церкви.

Это определение о нем прозревал и его старец. Не однажды , страдая за своего воспитанника, говорил вещи не понятные среди благополучия тех лет; однако слова его вспомнились позднее:

«Господи! Спаси раба Твоего Николая! Буди ему Помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта! »(vi)

«…Увидите вы день лют… Попомните мое слово… Много вам придется пролить поту, крови и слез… И придет моя деточка на мою могилку и скажет мне: «милый папочка, батюшка Варсонофий! Помоги мне, помолись за меня, мне очень тяжело! »(vii)

А одно слово старца указывало на то, что скорби, которые он предсказывал, будут касаться не только его учеников, но и всей Церкви в России:

«Монастыри будут в великом гонении и притеснении. Придет время, когда Оптиной будет тяжело… Истинные христиане будут ютиться в маленьких церквочках… Мы-то уж уйдем, а вы будете участниками и современных всех этих ужасов. До ужасных времен доживете вы ».(viii)

И однажды безмятежная жизнь в оптинском скиту, этом «рае земном», где проходило время ученичества, для инока закончилась, и открылся тернистый и многоболезненный путь, на котором ему еще предстояло стяжать «земной рай» в душе, не имея ни клочка своей земли под ногами.

Иеромонах Никон (справа)

Восхождение

Первым ударом стал внезапный перевод в Московскую епархию старца Варсонофия, причиной чему послужила смута, затеянная мирянами, своевольно вмешавшимися во внутреннюю жизнь монастыря. Как на крестоношение согласился 67-летний старец на новое и тяжкое для него послушание – настоятельство в Старо-Голутвином монастыре. За недолгое время ему отпущенное он сделал все, что было в его сила(хix), но через год, в апреле 1913-го, тихо угас, как свеча, «вне града», за пределами Оптиной(x).

Затем началась Первая мировая, завершившаяся революцией и свержением законной власти. В первые годы после переворота большинство монастырей было закрыто и подверглось разорению, Оптина же держалась из последних сил. И тогда, среди гонений, обители особенно пригодились знания, усердие и способности к организации ближайшего ученика о. Варсонофия.

Николай был к тому времени уже пострижен в мантию с наречением нового имени – Никона и в ноябре 1917-го – посвящен в сан иеромонаха. Писавший когда-то в дневнике: «Умру, а не уйду», в критическом положении он не только стал отвечать за все хозяйственные стороны жизни монастыря, но и по благословению архимандрита принял на себя обязанности духовника и старца. – Многие приезжали тогда в Оптину за духовной поддержкой и утешением.

Отец Никон

Не испугал и не изменил его настроения и первый арест 1919-го года. Следующий же – в 1927 г., одновременно с закрытием музея, поставил о. Никона в ряды исповедников. По сфабрикованному делу священника, который вел уединенную жизнь(xi), заключили в тюрьму, а 27 января 1928 г. этапом отправили на .

Относительно терпимые условия содержания на пересыльном пункте в Кеми и на Поповом острове в Карельской республике, где в виду расшатанного здоровья(xii), о. Никону было определено место сторожа на складе и сотрудника канцелярии, сменились тяжелейшим испытанием уже после освобождения и определения на поселение.

Недолгое пребывание в Архангельске среди духовно близких людей, окончилось «перемещением» в Пинегу, где о. Никону с большим трудом удалось найти жилье в деревне Воепола за три километра от города, куда ему нужно было ходить отмечаться.

До того момента ему приходилось терпеть недоедание, холод, болезни. Однако еще была возможность читать, молиться, писать письма духовным детям, а теперь пришлось испытать исключительную жестокость хозяйки, согласившейся сдать ему угол. Видя безвыходность положения о. Никона, женщина потребовала от него выполнения всех тяжелых работ, продолжая относиться к батюшке как к «батраку» даже тогда, когда из-за очередного кровоизлияния и открывшейся раны на ноге он слег с температурой 40. Зашедший к нему ссыльный священник – о. Петр увидел о. Никона в совершенном бессилии лежащим на двух табуретках: узнав о том, что у него туберкулез, хозяйка в ярости вынесла кровать из его комнатенки и стала выставлять его на мороз.

С этого дня до последнего момента о. Петр, взявший его к себе, терпеливо, бережно заботился о нем. Отец Никон таял день ото дня. Повышенная и утром температура к вечеру переваливала за 40, в последние недели из-за болей и слабости батюшка почти совсем не мог есть, и только просил чая. Незадолго до смерти он видел являвшихся ему оптинских старцев, укреплявших его молитвой. А перед уходом ему было даровано утешение: в последние дни боль отступила, и кончина его была мирной и безболезненной.

Дом, где скончался преподобный Никон

На отпевание нового исповедника Русской Православной Церкви, приехали 12 священнослужителей из числа ссыльных, удивительным образом собравшиеся вместе: всего за несколько дней до того они находились в «командировке» в лесу, в 60 км от своего жилья, и вдруг все были отпущены. Земля провожала о. Никона с почестями, достойными архиерея.

Могила преподобного Никона

Дошедшие до нашего времени наставления отца Никона (Беляева) просты, но в них – много мудрости. Одна из самых главных для него тем – это напоминание о том, что спасают не ризы, не клобук и не мантия. Он старался предостеречь тех, кто идет по пути духовному от страшных подмен и гордости: «Важность в христианстве, а не в монашестве. Монашество в той степени важно, в какой оно приводит к совершенному христианству »(xiii); «Страсть тщеславия уничтожает веру в сердце человеческом »(xiv).

Учил терпению, смирению истинному, непоказательному и не внешнему, стяжать которое нельзя иначе, как принимая все, что происходит в жизни как от руки Господней: «Не попускает Господь искушений выше меры и сил наших »(xv).

Рукопись о. Никона

Сноски:

i За резкую демонстрацию во время событий 1905 г. класс, где учился Николай Беляев и его брат Сергей, был исключен из гимназии, хотя и с правом сдавать выпускные экзамены. Но именно события 1905-1907 гг. определили изменение отношения Николая к жизни и вызвали разочарование в попытках изменения социальных условий насильственным путем.

ii «Путь послушания самый верный и самый скорый, – писал ученикам о. Варсонофий, – Для исполнения послушания, превосходящего естественные силы человека, Господь и силу дает, если послушник берется за дело именно как за послушание, принимая его как от руки Господней, как проявление воли Божией.»

iii Цит. по: Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. Издание Введенской Оптиной Пустыни. По благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. 1996. С. 92

iv В апреле 1910 г. В день Св. мучениц Агапии, Ирины и Хионии, Николай был пострижен в рясофор.

v Цит. по: Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С. 107

vi Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С. 223

vii Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С. 253

viii Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С. 257

ix На новом месте, в Коломне он привел в порядок запущенные дела обители, духовно собрал, дисциплинировал братию.

x Мощи старца Варсонофия по его преставлении были с почестями перенесены в Оптину Пустынь ради сотен и тысяч людей, приезжавших к нему сюда при жизни.

xi Отец Никон жил к тому времени в Козельске, разделяя квартиру с оптинским монахом о. Кириллом (Зленко) и принимая людей с большой осторожностью.

xii Кроме тромбофлебита – воспаления сосудов на ноге, сопровождавшегося болями и кровоизлияниями, у него нашли туберкулезный процесс в запущенной стадии.

xiii Цит. по: Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С.371

xiv Цит. по: Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С. 370

xv Цит. по: Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. С. 372

1. М.: «Полиграф Ателье Плюс», 2004
2. Житие иеромонаха Никона. Преподобные оптинские старцы. Издание Введенской Оптиной Пустыни. По благословению Святейшего Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II. 1996
3. Преподобные старцы Оптиной Пустыни. Жития. Чудеса. Поучения. Православный приход Хама иконы Казанской Божией Матери в Ясенево. 2000
4. Носители духа Святого Игнатия. Духовные советы современным христианам. М.: «Формат Т», 2009
5. Оптинский альманах. Святыни под спудом. Введенский ставропигиальный мужской монастырь Оптина Пустынь, 2008
6. Концевич И. М. Оптина Пустынь и ее время. Серг. П., 1995
7. Прот. Сергий Четвериков. Оптина Пустынь. Париж YMCA-PRESS 1988
8. Душеполезные поучения Преподобных Оптинских старцев. Издание Введенской Оптиной Пустыни. 2006
9. Оптинский цветник. Изречения преподобных старцев Оптинских. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет. 2007

(Записи, сделанные на полях книги св. Игнатия Брянчанинова)

Иеромонах Никон [Преп. Никон Оптинский]
1. Об изучении Евангельских Заповедей и о жительстве по Евангельским Заповедям
2. О борьбе с собой и о хранении себя от соблазнов
3. О воле Божией
4. О хранении себя от добра, принадлежащего падшему естеству человеческому
5. О чтении
6. О страхе
7. О терпении
8. О скорбях
9. О молитве
10. О памятовании смерти
11. Об отшельнической жизни и об исповеди, покаянии
12. О покаянии
13. Разум истины
14. О трезвении
15. О падших ангелах
16. О вере

Иеромонах Никон
[Преп. Никон Оптинский]

Отец иеромонах Никон (в миру Николай Беляев) 1888-1931, духовный сын, послушник и преемник Оптинского Старца Варсонофия, поступил в Скит в декабре 1907 года. В апреле 1910 пострижен в рясофор, а 24 мая 1915, в день Симеона Дивногорца, – в мантию, с новым именем Никон в честь Св. Мученика Никона. Примерно спустя год монах Никон посвящен в сан иеродиакона.

1917 год – год посвящения в иеромонахи. Затем, уже в советское время, после ареста и ссылки старца Нектария иеромонах Никон становится духовником и Старцем Оптиной. Он служит в последнем открытом храме обители. После окончательного закрытия монастыря переходит в Козельск, где продолжает служить и петь на клиросе в Успенском соборе.

1927 год – арест старца. Через Калугу и Бутырку он был отправлен на Соловки, но туда не попал и оставлен на Поповом острове. Умер старец Иеромонах Никон в Пинеге в 1931 году от туберкулеза.

С книгой еп. Игнатия Брянчанинова (Соч., том 5-й) о. Никон не расставался во время своего тюремного заключения в Калуге (1927-1929 гг.); перед этапом на север ему было разрешено свидание с духовными детьми, он вынес книгу и незаметно вложил ее в широкий рукав монашеского ветошника матери Амвросии, которая и вынесла ее из стен тюрьмы. Эти драгоценные записи – духовное завещание иеромонаха о. Никона своим осиротевшим духовным чадам, живое свидетельство его старческого подвига.

1. Об изучении Евангельских Заповедей и о жительстве по Евангельским Заповедям

Один старец поведал своему ученику, что он, будучи еще мирским, пришел к своим знакомым и между прочим заговорил о Боге, о вере Христовой и о других предметах духовных. Одна из присутствующих не соглашалась с его рассуждениями и даже высказывала свое неверие и, во всяком случае, несогласие с учением Церкви Православной.

Не будучи в состоянии убедить разгорячившуюся собеседницу, он сказал: «А что, если бы ваш покойный родитель или кто другой из близких ваших, явившись вам, засвидетельствовали бы истину того, что утверждает Святая Церковь – поверили бы Вы тогда или нет?» – «Нет», – ответила она. – «Ну вот! Это только подтверждает Святое Евангелие, говорящее: «Аще кто из мертвых воскреснет, не имут веры», – это и требовалось доказать».

Вот до какого безумия может дойти человек, желающий жить по своей воле, а не в послушании св. евангельскому учению. Кто не захочет принять Св. Евангелие сердцем своим и жить по нему, для того не вразумительны самые лучшие проповеди и назидания, самые убедительные доказательства.

Делание душевное спасительное заключается в усвоении уму и сердцу святого евангельского учения. К великому прискорбию часто люди (как иноки, так и мирские, считающие себя христианами), любящие читать Св. Евангелие, ходить в Церковь и вообще принадлежащие к Св. Православной Церкви или считающие себя таковыми – не хотят или не стараются во всех вопросах и обстоятельствах жизни применять к себе заповеди евангельские, зная их; как будто они, то есть заповеди, даны для всех, кроме них. Например, прекрасно известно, что Евангелие требует, чтобы мы прощали обиды друг другу. Но нам не хочется простить, мы находим справедливым так или иначе отплатить причинившему нам скорбь и таким образом отрекаемся от Христова учения, если не словами, то своим, сердцем.

Какое безумие! Преп. Марк Подвижник пишет: «Господь сокровен в заповедях Своих и обретается ищущими Его по мере исполнения ими заповедей Его». (Законе дух., гл. 190). Глубокое значение имеют эти слова. Найти Господа может только тот, кто, в своей личной жизни исполняет заповеди Христовы. А если кому своя воля – «чтоб было по-моему» – дороже учения Христова, – умолчу… Каждый пожнет, что посеял.

Надо не только знать Св. Евангелие, но и жить по нему, иначе нельзя быть христианином, тем более монахом. Необходимо человеку лично самому начать жизнь по разуму Св. Евангелия и Св. Церкви Христовой – как по внешним поступкам, так и по душе. Только личный подвиг очищения сердца от страстей по заповедям Христовым может уяснить этот вопрос.

2. О борьбе с собой и о хранении себя от соблазнов

Человек, не сдерживающий себя в мелочах, думая, что мелочь ничего не значит, отвыкает от борьбы с собой, расслабляется в духовном отношении. Отвыкнув от борьбы в вещах ничтожных и малых, по его мнению, он вообще отвыкает от борьбы с собой и не выдерживает уже искушения, когда требуется оказать доблесть о Господе и в важном деле. Прекрасно рассуждает о сем преп. Авва Дорофей.

В такое состояние самоугодия и нежелания бороться с собой можно прийти незаметно для себя, постепенно. Да не обольщает нас враг! Будем бдительно следить за собой. Желающий стяжать послушание истинное должен стараться слушаться всегда, в самых простых, даже житейских делах, только нельзя быть послушным на злое дело. Желающий стяжать целомудрие и чистоту сердца должен отказаться от всяких мечтаний и услаждений греховных, как бы они малы ни казались. Желающий иметь веру твердую православную не должен позволять себе ни слушать, ни думать, ни говорить ни о чем, противном вере. Желающий стяжать любовь должен отвергнуть всякое злобное и немирное помышление, не говоря уже о делах и словах, должен прощать всем обиды справедливые и несправедливые. Желающий обрести благую совесть и честность не должен дозволять себе ни малейшего ложного и лукавого слова ни в больших делах, ни в малых и т.д. Навык имеет огромное значение и благой и злой. Навык влечет к себе человека. Откинув самосожаление и лукавство, с самоотвержением начнем исполнение заповедей Христовых и в больших и малых делах, с одной стороны, и борьбу с грехом также в больших и малых делах, с другой стороны.

Св. Апостол всех предупреждает к хранению себя от соблазнов и вниманию к себе: «Если ты думаешь, что ты стоишь, то блюди себя, чтобы не упасть» (1 Кор. 10, 12). Никто до самой смерти своей не застрахован от всевозможных падений душевных и телесных. Во всяком смирении нужно блюсти себя.

Если каждое дело, слово и помышление кладет на нас печать, то и надо принять все меры к сохранению себя от всего вредного. И еп. Игнатий и свв. отцы пишут, что очень, часто, почти всегда, мы не чувствуем вреда для себя от вредного дела непосредственно после этого вредного дела: этот вред сказывается через некоторое время; получается плод от принятого в себя зла, который дает себя почувствовать различными своими проявлениями. Это может каждый видеть на себе, пожиная горький плод своих ошибок и увлечений; не видит и не чувствует этого только тот, кто вообще не внимает себе и не рассматривает себя, свое душевное и сердечное состояние при свете Св. Евангелия и Писаний отеческих, иначе говоря, проводит рассеянную жизнь. Часто вредное дело не кажется вредным. Это обольщение вражие. Не следует доверять себе, своему сердцу и рассуждению. В решении вопроса, что вредно и что не вредно, надо руководствоваться указаниями Евангельского Писания и уставом Церкви Православной и свв. отцов, а также советами духовного отца или старцев, которые от опыта своего в духовной жизни могут дать назидание.

Грех кладет печать не только на душу, но и на внешность человека, на его внешнее поведение и вид.

Подыскивание оправданий себе не может успокоить совести, оно только больше расстраивает человека.

Трудно вырваться из-под власти греха. Спасительно – страх смерти, милость Божия дает время на покаяние, нужна настойчивость в борьбе с грехом, хотя бы грех по временам и одолевал. Необходимо удаляться от соблазнов и суеты вообще. Цель попущения Господом преткновений заключается в приобретении человеком смирения и отвержения самонадеянности. Необходимо отвергнуть всякое уныние и продолжать борьбу с грехом.

Ошибаются ожидающие и ищущие удобств и спокойствия в жизни, для спасения необходимы скорби, лишения, трудности. Если жизнь так переменчива, скоропреходяща, зачем к ней прилепляться?

Смиренно считая себя всегда, до самой смерти, способным ко всякому греху, к малому и большому (по нашему пониманию), надо усердно молиться Господу о помощи «да не внидем в напасть». Самомнение не заботится о хранении себя и бывает причиной великих падений; соблазны берут верх и низлагают человека.

Некоторые, видя, что Господь им не дает долгое время желаемого им образа жизни, в коем они надеются получить пользу душевную и успокоение своему мятущемуся сердцу, впадают в нерадение, заразив себя ложною, внушенной врагом мыслью, что, мол, буду понуждать себя на добродетель тогда, когда буду иметь к тому удобство (например, когда сподоблюсь монашества или уединенного жития или по удалению от себя тех или иных обязанностей и т.д.), а сейчас мне это невозможно.

Такие пусть знают, что наша жизнь устрояется не самочинно, а Промыслом Божиим, что успокоение обретается в отречении своей воли, что полного удобства никогда нельзя найти, что невозможного Господь не требует от нас и что посильное исполнение заповедей Божиих возможно везде и всегда. За посильное понуждение себя в данном месте и положении ко благочестию Господь, увидев человека приуготовленным, исполняет во благих желание его /…/.

3. О воле Божией

Оживление души совершается волей Божией и силой Божией, но от человека требуется его произволение в принесении Богу покаяния. Срок покаяния, потребного согрешившему, известен Единому Богу. Кающийся грешник, будучи как бы даже забыт Богом, как ему кажется это, по чудному усмотрению Божию обретает пользу душевную, приходит в преуспеяние:

Господь ведет ко спасению!

Дивная премудрость и благость Божия в попущениях Божиих человеку падать.

/…/ Не всякое сострадание и сочувствие похвально. Всякое дело требует духовного отношения к себе, а не общечеловеческого. Терпение есть непрерывающееся благодушие», – сказал еп. Феофан Вышенский.

Статья «О воле Божией» (стр. 82, т. V, гл. XIV) еп. Игнатия научает покоряться воле Божией. Знать то, что говорится в этой статье, необходимо каждому верующему человеку, безразлично – монаху или мирянину. К великому прискорбию по большей части видишь и слышишь кругом себя и в себе ропот, нежелание подчиниться тому, что посылает Господь, требование справедливого к себе отношения и прочие безумные проявления противления воле Божией. Как велика наша немощь! Как слаба наша вера! Не наше дело рассуждать, зачем и почему нас постигает то или иное; надо знать, что это воля Божия, надо смириться, а требовать, так сказать, у Бога отчета – есть крайнее безумие и гордость. Итак каждый должен:

1. Требовать от себя (то есть понуждать себя на делание) исполнения всех заповедей и

2. все, что делают с нами другие люди, что без содействия людей с нами совершается – считать праведным судом Божиим для нашей пользы, нашего спасения и смиренно все то терпеть.

Это будет душеспасительно и принесет мир в сердца наши.

Господи! Да будет воля Святая Твоя.

Постижение воли Божией доступно чистым по жизни своей. Они получают дар духовного рассуждения, а оно выше всех добродетелей.

4. О хранении себя от добра, принадлежащего падшему естеству человеческому

Доброе дело не есть всякое доброе дело, а лишь такое доброе дело, которое делается ради Бога. Внешность дела не есть его сущность. Бог зрит на сердце. Как должны мы смириться, видя, что ко всякому делу примешивается страсть.

Воздержание умеренное полезнее всего. Выгоднее быть в бесчестии и страдать, но на все воля Божия да будет; нельзя самому вдаваться в скорби. Это дерзость и гордость; и может случиться, что не вытерпишь взятого на себя самовольно. Грех, прикрытый личиною добра, подкрадывается и повреждает души не поверяющих себя Евангелием. Евангельское добро требует самоотвержения, «отречения от своей воли и разума».

Человек был создан Богом благим и непорочным. После грехопадения Адама в человеческое естество вошел грех, вошло зло. Чтоб избавить человека от этого зла, по суду Божию, потребовалось, чтоб Бог – второе Лицо Святой Троицы – сделался человеком и искупил человека от того зла, которое он потерпел. Искупление человеков совершено Господом нашим Иисусом Христом на Голгофе, на Кресте, Его страданием, и смертию, и воскресением. В это надо веровать. Это основа нашей веры. Кроме того, Христос дал человекам заповеди Свои, которые научают, как человек должен жить, чтоб быть последователем и учеником Его, чтобы творить волю Его ради вечного спасения души. Кто примет сердцем своим Христа-Искупителя и св. евангельские законы и будет сообразно этому жить, тот делается христианином, а кто отвергает или оставит в небрежении это, тот остается только при своем падшем естестве, в котором добро первоначальное смешано со злом; такой человек не может называться христианином, он чужд христианской жизни и спасения Христова. Личиною добра, оставшегося в падшем естестве, враг и старается всех отвлечь от Христа, доказывая злохитро, что падшее добро есть единственное добро, ибо оно таким и кажется тому, кто не знает учения Христова. Кто, несмотря на все обольщения врага, будет держаться евангельского учения, тот должен неизбежно пережить борьбу внутри себя.

Падшее естество любит себя и любит мир сей, а Евангелие требует самоотвержения и любви к Богу. Поэтому согласия между ними быть не может никогда. Это несогласие между ними замечается во всех отношениях, во всех вопросах жизни и нравственности. Например, монашество, построенное по духу Св. Евангелия, на любви к Богу и отказе от мирской жизни, всегда являлось камнем преткновения для людей мира сего, всегда было ими ненавидимо, непонимаемо, как совершение чуждого им. Рабы же Христовы, хотя бы они были в миру, любили монашество и любят, видя в нем идеал христианской жизни, не чуждый им по духу. Говоря здесь о монашестве, имею в виду не отдельных людей, а самый образ жития, и говоря о людях мира сего, также имею в виду не живущих в мире, а душою своею преданных мирской жизни.

5. О чтении

Старцы советуют читать и перечитывать творения свв. отцов. Они глубоки и понимаются постепенно. Предмет их – духовная жизнь, а она обширна: «широка заповедь Твоя зело». Духовному росту предела нет, поэтому перечитывание имеет огромное значение. Лучше с благоговением и вниманием перечитывать небольшое количество книг, нежели многое читать наскоро.

Чтение – одно из самых необходимых деланий. Без чтения или слушания чтения нельзя узнать истину. Говоря о чтении, разумею исключительно чтение Священного Писания и писаний отеческих и церковных. Но чтение только тогда будет приносить желаемую пользу, когда читаемое будет по мере сил и возможностей входить а жизнь, становиться правилом жизни, а не простым, голым, бездушным и холодным знанием. Какая может быть польза, что человек знает, что нужно молиться, и не молится; знает, что нужно прощать обиды, и не прощает; знает, что нужно поститься – и не соблюдает постов; нужно терпеть – и не терпит и т.д. Такое знание, по слову Евангелия, будет даже в осуждение человеку. Поэтому нужно читать со вниманием и стараться жить по духу того, что читаешь. Конечно, сразу стать исполнителем всего, что написано; мы не можем – нужна постепенность. Вначале понуждение себя и смиренное сознание своей немощи, тогда знание, получаемое от чтение, будет приносить желаемую пользу.

Вообще, все книги и писания свв. отцов и истинных учителей Церкви о духовной жизни, а в особенности писания о молитве надо читать с крайним вниманием, не спеша, вникая по силе своей умом в каждое изречение, каждое слово, дабы не упустить чего-либо необходимого, дабы не дать себе повода к неправильному, произвольному пониманию и толкованию читаемого. Духовная жизнь и подвиг молитвы имеют свои законы, свою последовательность; их надо изучить и понять, усвоить уму и сердцу. Самочиние, самомышление здесь места не должны иметь, они приводят человека в заблуждение. Малое по внешности уклонение или неточности приводят иногда к большим ошибкам и заблуждениям, имеющим горькие плоды и последствия. Если что-либо кажется непонятным, неясным, то надо спросить у знающего, если имеешь такого человека, а если не имеешь, то пусть это останется до времени непонятным, не пытайся понять своим умом. В свое время Господь пошлет вразумление; хорошо о сем говорит св. Тихон Задонский.

Старцы советуют читать и перечитывать книги писаний свв. отцов. Писания свв. отцов заключают в себе истину духовной жизни и мудрости, всегда доставляющие читающему их утешение и вразумление и подкрепление духовное! Они никогда не могут потерять своей жизненности, ибо духовная жизнь, в них изложенная, навсегда имеет свои законы неизменяемыми. Они (писания) понимаются и усваиваются постепенно, по мере духовного роста читающего и подвизающегося, по мере получения разумения их от переживания и личных опытов. Между прочим, последнее является одной из причин необходимости перечитывания писаний отеческих. И советуется перечитывать их так: если человек видит, что на него нападает, например, страсть гнева, то читать советуется об этой страсти и противоположной ей добродетели; если нападает злоба, то и читать о злобе и любви; если нападет блуд, то и читать о блудной страсти и целомудрии и т.д. Удрученному скорбями полезно читать о пользе и о необходимости скорбей и т.д. Замечено, что особенно сильное впечатление производит на душу то, что ей в данное время потребно. Этот совет не должно считать, как запрет читать книги подряд. Желающие и имеющие на то возможность пусть читают каждую книгу подряд. Это даже необходимо для получения цельного впечатления и понятия о писаниях и учении того или иного св. отца. А данным советом можно пользоваться по мере своей душевной нужды в том или ином чтении. Лучше всего, если на то имеется возможность, на каждое чтение получать благословение духовного отца. При неимении такой возможности нужно получить хотя бы общее благословение на порядок и выбор книг для чтения.

6. О страхе

/…/ Страх – как проявление ненадеяния на свои силы. Мужество – как проявление надежды на всесильную силу Божию и помощь.

7. О терпении

Истинные мудрые о Господе сами себя порицают за нетерпение. Терпение бывает и гордое, неправильное. Оно не дает познать истину.

8. О скорбях

/…/ Необходимо всем приготовиться к скорбям. Без признания достойным себя скорбей за свое падение нельзя познать Спасителя. Пример двух разбойников. От предания себя воле Божией в сердце человека является духовная сила веры и духовное утешение. Бесскорбная жизнь – признак неблаговоления Божия к человеку. Не следует завидовать живущим бесскорбно, ибо конец их бесскорбия плачевен. Искушения и скорби обнаруживают состояние души человека, выражаясь языком современным, они являются как бы каким экзаменом. Скорби предохраняют от превозношения. Предание себя Богу: Его воле о нас, Церкви с ее учениями и таинствами, евангельскому учению. Самовольно вдаваться в скорби есть дерзость, гордыня, безумие. Принимай то, что посылает Бог. Плод скорбей – в очищении души и ее духовном состоянии. Его надо хранить.

В наших скорбях человеки лишь орудия, а власти над нами не имеют. Итак, потерпим все!

Старец Александр Гефсиманский сказал: «Сколько душа может вместить в перенесении скорбей, столько вмещает и благодати Божией».

Оставив несбыточные мечты о непосильных подвигах и возвышенных образах жития, начнем во смирении с терпения скорбей. Когда уготовятся души наши, аще будет воля Божия на то, дано будет нам и высшее.

Признание суда Божия о нас праведным, ибо все мы погрешили. Пусть совесть каждого из нас подтвердит нам, что грехи наши велики. Сами мы виноваты. Надо смириться и благодарить Бога за все. Истинные рабы Божии скроют себя.

Если иноки последних времен не будут иметь монашеского делания, то в чем же они должны устоять при наплыве скорбей, чтобы улучшить преславное и вожделенное спасение? Чтобы непогрешительно ожидать спасения себе от терпения скорбей, надо решить и уяснить себе этот вопрос. Его и решает еп. Игнатий: надо устоять в вере православной. «Течение скончах, веру соблюдох» – это и есть непременное условие для получения венца небесного и исполнения евангельских заповедей, не отрекаясь и монашеского подвига. Читая жития святых и писания свв. отцов, мы ясно видим, чти их делание настолько возвышенно, что для нас грешных, слабых, оно непостижимо, и даже иногда кажется невероятным нашему маловерию. Мы должны веровать, что подвиг этот, это дивное иноческое делание существовало некогда, мы должны благоговеть перед ним и признать смиренно, что мы отнюдь не имеем этого монашеского делания. Не говоря уже о сокровенном душевном делании, непостижимом для нас, о великих молитвенных делах и других, мы не видим ныне ни столпников, ни безмолвников, ни послушников, ни всецелого отречения от мира, ни истинного покаяния, ни смирения, ни любви истинной, ни исполнения прочих добродетелей. Все ослабело, оскудело,

Смиренно признавая, что всего этого делания в нас нет, мы все же должны посильно себя понуждать на все эти делания в доступной для нашей немощи мере. Мы должны себя понуждать на всякую добродетель, бороться со всяким видом греха, не отдаваясь ему добровольно ни внешне, ни внутренне, хотя бы за эту борьбу со грехом и пришлось потерпеть скорби, мы должны остаться, хотя недостойными, слабыми, но все-таки чадами, отдаленными потомками великих святых подвижников, носящими в душах и сердцах благоговение и преклонение пред их великим подвигом, как неким идеалом, хотя и непостижимым для нас, но влекущим нас к себе. Если в борьбе с грехом и соблазном мы не сдадимся, то есть не бросим посильного подвига, посильного подражания примеру святых Божиих, не откажемся от него, то мы устоим, по слову Аввы Исхирона.

Если бы пришлось кому и преткнуться, пасть ненамеренно, недобровольно, он уврачуется покаянием, слезами, сознанием своей немощи, если не откажется впредь бороться с собой, с борющим нас грехом. Таковый, аще и падет – восстанет и устоит в своем основном направлении, не продавая себя греху. Не устоит тот, кто возлюбил более добродетели грех, наслаждение грехом, кто убоится скорбей по самосожалению: кто по вражию внушению, не видя в себе желаемого благого плода, откажется и от посильного понуждения себя, сочтя по гордости своей, что если, мол, я недостоин и неспособен получить вскоре и даже никогда то, что получили прежние и другие, то и трудиться нечего понапрасну, а какие-то крохи, объедки, мне не нужны, – и откажется сначала в душе, а потом и наружно, от намеченного прежде благого пути, пути тесного. Да не обольщает нас враг-диавол! Если кто видит, что сильно его укоснение во грехе, что грех приобрел над ним большую власть, пользуясь забвением и неразумием его, что уплыл он далече в море греховное, что долог и труден путь возвращения к Богу, – пусть не унывает, требуется лишь искреннее желание возвратиться к Богу, а Он уже ждет нас. Умилительно слово пророка: «Возвратитеся (ко Мне), сынове, и исцелю сокрушение ваше, глаголет Господь» (Иер. 3, 22). Господь как бы просит нас возвратиться в Его отеческие объятия, не отрекается от нас, считает нас своими детьми, как же нам отказаться от возвращения к Нему! Пусть будет путь труден и тесен, мы веруем, мы знаем верою нашею, куда он ведет. Итак, потерпим на сем пути, постараемся не сбиться с него – он блажен, он несомненно верен.

Преподобный Марк Подвижник говорит:. «С каждым встречается должное, соответственно настроению его; попускаемые наведения бывают разнообразны, приличное наведение для каждого ведает Един Бог». «Наведением» называется то, что Господь попускает (наводит) человеку терпеть, иначе говоря, скорби. Если скорби зависят от нашего душевного устроения, то не на кого роптать. Смиримся и потерпим. Преподобный Марк советует признавать смиренно себя достойными всякой скорби, как должного возмездия за грехи, а потому и терпеть их (т.е. скорби) мужественно, привести себя в покаянное настроение. Воспоминание греха, картинно, к которому сердце еще не потеряло сочувствия (особенно в блудной страсти), не полезно, а вредно. Но исповедь перед духовником для очищения себя от скверны греха и для получения разрешения соделанного греха, а в качестве душевного внутреннего делания для стяжания покаянного настроения необходима.

Необходимость исповеди подробной доказывается не только внутренними переживаниями человека, но и самим чином исповеди, изложенным в Требнике церковном.

Сделать такое примечание побудило то, что некоторые, стыдясь духовника, по различным причинам ищут способа не сказать на исповеди всего подробно, говоря в общих словах или так, что духовник не может ясно понять, что сделано, или даже совсем утаивая, думая успокоить свою совесть различными рассуждениями с собою в своей душе. Тут враг нашего спасения умеет в извращенном виде напомнить слова свв. отцов и даже Св. Писания, чтобы не допустить человека до спасительной и необходимой исповеди грехов перед духовником в том виде, как они были сделаны. Но если совесть у человека не потеряна, она не дает ему покоя до тех пор, пока на исповеди не сказано все подробно. Не следует лишь говорить подробности лишние, которые не объясняют сути дела, а только живописно рисуют их. Такую живопись картин греха, не чуждую услаждения воспоминанием греха, особенно в блудных делах, отцы не советуют дозволять себе, чтобы сердце, еще любящее грех, не умедлило и не усладилось грехом.

Епископ Феофан Вышенский затворник дает прекрасное наставление об исповеди и, между прочим, говорит: «Надо на исповеди раскаивание греха или грехов довести до такой степени, чтобы духовник определенно и точно понял, что сделано, и возымел о тебе правильное понятие, каков ты, чтобы ты изворотами исповеди не представился духовнику не тем, что ты есть на самом деле. Особенно не следует дозволять себе сваливать вину на других, а себе подыскивать извинения и оправдания. Такая исповедь не дает мира духовной жизни. Оживляется душа искренним покаянием, чуждым лукавства. Истинно кающийся готов бывает потерпеть и всякое наказание от духовного отца и все, что Господь попустит ему скорбного и смирительного, лишь бы получить прощение.

Свойство истинного покаяния открывает глаза на свою греховность и грех вообще.

Скорби обнаруживают злые мысли наши, открыв себе эти мысли – смиримся.

Скорби наши по наружности своей не похожи на наши вины, но в духовном отношении справедливо им соответствуют.

Отсрочка и несходство наказания с проступками нашими приводят некоторых к неверию правде Божией. Помыслы – причина всякого скорбного случая.

Два образа общения человеков: 1) по злобе; 2) по любви. Отсюда и два восприятия наших ближних. Восприятие обязывает к терпению скорбей.

Наблюдая события и своей жизни и других людей, с поразительной ясностью можно усмотреть стечение обстоятельств. Никакие осторожности и мероприятия не могли и не могут предупредить совершающегося, ибо оно совершается по суду Божию. Некого винить. Надо смириться и терпеть. Иначе погрешим против Бога.

Некого винить: злоба внутри нас.

Скорби попускаются, чтоб обнаружилось, кто любит Бога действительно. Без терпения скорбей даже благодарная душа не способна к Царствию Божию. Твердое терпение скорбей равночестно мученичеству. Скорби ничего не значат в сравнении с духовными благами.

Если так гибельно тщеславие и славолюбие, то надо смиренно и благоразумно, даже с радостью принимать всякие скорби, поношения и бесчестия, как приводящие нас к смиренномудрию и спасению. Между тем замечается самомалейшее слово и скорбь приводят нас в негодование и сопротивление человекам; даже смирительные действия духовного отца нам не нравятся: мы не видим, не хотим видеть, что они направлены к нашей пользе духовной; мы негодуем, что сказано или сделано нам не по сердцу, не по нашему желанию, мы считаем себя обиженными. О неразумные! О, привязанность наша к миру и его хвале и славе! Разумный инок и раб Божий жаждет покаяния и смирения, видя от них себе душевную пользу; он плачет и скорбит, когда его не смиряют, он радуется, когда лишается славы человеческой. Понудим себя и мы ко всякому смирению.

Сказано: «Смирихся и спасе мя Господь».

Слава Тебе, Боже мой, за посланную скорбь!

Достойная по делам моим приемлю.

Помяни мя во Царствии Твоем, и да будет во всем святая воля Твоя. Аминь.

9. О молитве

/…/ Преп. Марк Подвижник пишет в слове о думающих оправдаться делами (гл. 167):

«Пренебрегающего заповедь о молитве постигают самые тяжкие нарушения против заповедей, передавая его одно к другому, как узника».

«Молитва должна быть главным подвигом инока».

Но, конечно, молитва правильная. На правильность молитвы необходимо обратить особенное внимание. Неправильная молитва не имеет благих плодов, даже наоборот.

Зависть диавола и всех демонов возбуждает их к исканию гибели человеков и борьбе с ними, особенно во время молитвы рабов Божиих, ибо молитвою правильною человек может получить и получает всякое благо. Порядок борьбы вражией:

1. Помыслы благовидные – вниманием к ним ум лишается свободы.

2. Явно греховные помыслы – ум, утратив свободу при первых помыслах, побеждается и вторыми.

Отсюда общее правило: во время молитвы отвергать всякий помысел.

Закон сродства грехов между собою – непрекращаемость брани врага, усиление ее во время нашей молитвы.

Какие и в каком порядке приносятся врагами помыслы, во-первых: оскорбления и обиды, чтобы поколебать основание молитвы. Помыслы о земной славе и земном преуспеянии под видом добродетели и даже чего-то духовного; основа их – гордость.

Припомним повесть о двух иноках, нашедших золото в пустыне. Один, увидев золото, прыгнул через него и побежал, как от ядовитого змея. Другой взял его и, оставив по необходимости уже пустынное безмолвное житие, начал строить церкви, богадельни и тому подобное. Конечно, растерял в заботах свою иноческую душевную тишину и собранность, ибо дело это – дело мирское, а не иноческое, хотя и доброе дело он сделал. И было сказано, что все эти дела и постройки не стоили одного того прыжка, который сделал первый инок, убегая от лежащего на земле золота. Блажен, кто себя ничем не обвязал, не опутал – говорит преп. Марк Подвижник.

«Не признается воздержником и тот, кто развлечен разнообразными помыслами, хотя бы они и были полезны: не полезнее они молитвы» (гл. 40, о думающих оправдаться делами).

Согласие с помыслами греха есть общение с врагом, отсюда отступление от нас силы Божией и помощи.

Тягчайшие брани помысла: 1. Блуд. 2. Уныние. Надо смиряться. Смирение привлекает помощь Божию. Растлевающее действие блудных помыслов от услаждения ими – надолго отступает благодать Божия, привлечь которую опять можно только покаянием искренним и воздержанием от этих помыслов. Так как молитва должна быть первым делом инока, то ему необходимо знать, что его встретит при молитвенном делании, чтобы это первейшее дело делать с успехом.

Изображение брани вражией и все советы еп. Игнатия Брянчанинова «Об особенном противодействии падших духов молитве» (т. 5, с. 354) есть плод его личного блаженного опыта. Оттого они так верны и назидательны. Эту статью полезно читать и перечитывать. И полагать начало молитвы так, как там указано. Без этого молитвенный труд наш будет тщетным, бесполезным, а одно голое знание по букве без исполнения на деле будет служить нам лишь в осуждение. «Буква убивает» (2 Кор. 3,6).

Подробное и обстоятельное учение о молитве вообще и молитве Иисусовой, которая входит в обеты иноческие, как неотъемлемая часть их, см. I и II том сочинений еп. Игнатия.

Один старец сказал одному своему духовному сыну, мирянину, приникавшему к иноческой жизни: «Вот Вы пожили при обители, увидели внешний строй иноческой жизни, познакомились с ним; теперь необходимо познакомиться со внутренней стороной, узнать внутреннее содержание ее», – и дал прочесть из 1-го тома «Беседу старца с учеником о молитве Иисусовой».

Монах без молитвы – не монах. Так смотрел на иноческую жизнь означенный старец.

Необходимо хранить плод молитвы. Он погубляется, теряется очень часто от празднословия сразу после молитвы и от мечтания, которое есть то же празднословие, но лишь с самим собой. Молчание после молитвы весьма полезно; оно удерживает молитву в уме, сердце и даже на устах вслух себе.

Теперь, когда нет монастырей, келейное правило необходимости своей не потеряло. Оно необходимо для поддержания молитвенного и вообще иноческого настроения. Без молитвы нет монашества. А монашество для монахов – их обет. От обета отказываться нельзя. Не только монах, но и мирянин, приникающий к монашеству и потому ставший близким, как бы родным по духу к монашеству, на опыте увидит, как дорого совершение домашнего молитвенного правила.

Не всякий может часто становиться на молитву в течение дня. Но понуждать себя на молитву, хотя мысленную, если при людях, всякому возможно. Возможно начинать и оканчивать всякое дело и занятие возношением ума к Богу. Не полезно холодное отношение к делу молитвы. «Отмолился, вычитал, что положено, и свободен. Отбыл повинность свою». Такая молитва не дает благих плодов. А такая молитва и бывает у тех, кто ограничивает свое обращение к Богу только совершением правила или хождением в церковь, не стремясь к тому, чтобы молитва наполнила и осветила всю их жизнь, все их дела. Желаемое настроение молитвенное не сразу достигается, требуются целые годы на приобретение сего, но понуждать себя необходимо, необходимо считать себя постоянно должником пред Богом, как во всех добродетелях, так и в молитве. Надо стяжать сердечное сознание необходимости молитвы, и чтобы не отгонять от себя молитвенного настроения, надо охранять себя от всякого неблагоговейного слова и поступка, от всего, что нарушает мир душевный, что не по совести, не по закону Божию.

10. О памятовании смерти

/…/ Один старец поведал своему ученику, что он, будучи еще в миру, однажды был в гостях вечером в одном великосветском доме. Удалившись в одну из комнат дома, он начал беседовать на религиозную тему и коснулся рассуждений о смерти. Как видно, беседа привлекла внимание многих, и они слушали, что говорил будущий старец, тогда почти молодой человек. Во время беседы пришел в комнату один господин и, вслушавшись, о чем идет речь, сказал одной даме: «Какая вам охота слушать эти разговоры о смерти?» Нисколько не смутившись упреком, дама ответила: «В беседе с … о смерти заключается жизнь!» Тот, услышав такой ответ, замолчал. И действительно, справедлив был ответ. Благие мысли и стремления говорившего о смерти привели его Промыслом Божиим в обитель для спасения души, для уготовления души к вечной жизни.

«Помни последняя твоя – и во веки не согрешишь».

11. Об отшельнической жизни и об исповеди, покаянии

/…/ На отшельничество и затвор нельзя решаться самопроизвольно; необходимо на то призвание от Бога.

Образ действия на человека: 1. Духа Святаго. 2. Демона: 1) самовластно и внезапно; 2) не имеет власти, ищет согласия.

Недостаток смирения, признание за собою достоинств – основа для прелести. Преподобные отцы одних, коих признавали способными к затвору, после должного приуготовления благословляли на затвор; иным запрещали по их состоянию душевному.

При высокоумии и душевных страстях нельзя избирать уединенное житие. Кроме явной прелести, затвор может быть причиной тонкой мысленной прелести.

Иногда приходится наблюдать, что к пустынному житию и безмолвию некоторые стремятся, в тайне сердца своего ища вполне удобного, безмятежного, бесскорбного жития. Это стремление безрассудное, не говоря уже, что оно и несбыточное. Бесскорбного жития не было, нет и не будет. Преп. Марк Подвижник говорит: «Отвергнув страдания и бесчестия, не думай принести покаяния при посредстве других добродетелей: тщеславие и настроение сердца, чуждое сокрушения духа, умеют служить греху и делами правды» (гл. 156). Значит, нужно смириться и предаться воле Божией, сознавая свою немощь, а не мечтать. Подвиг был, есть и будет всегда подвигом. Высокие подвиги не всем под силу, надо начинать с малого. А кто не хочет малого (терпения, малых скорбей), стремится к большему, тот только обманывает себя.

Некоторые соблазняются содержанием XII и XIII глав тома 5-го, видя в них учение как бы против старчества. А некоторые и вообще настроены и предубеждены против сочинений Игнатия Брянчанинова.

Между прочим, и в Оптикой пустыни сочинения епископа Игнатия были у некоторых старцев не в благоволении. Причина этому такова: епископ Игнатий писал вообще для всех монастырей и монахов, и писал как раз тогда, когда в Оптиной пустыни были великие старцы, был, так сказать, расцвет старчества, чего в огромном большинстве монастырей не было. Оптина пустынь была в особом, исключительном положении. При наличии духовного богатства в Оптиной пустыни сочинения еп. Игнатия не могли для ее насельников иметь того особого, важного значения, которое они имели для иноков других монастырей и даже мирян, ищущих спасения души. Неопытному новопоступившему послушнику Оптиной пустыни они (собственно, две эти статьи) могли даже и повредить, зародив в нем мысль недоверия к старцам, и отвлечь его от простосердечного им послушания во вред своему иноческому преуспеянию. Предохраняя некоторых своих духовных детей от возможности такого явления, старцы и не советовали им читать вообще сочинения еп. Игнатия, доставляя им понимание иночества с духовной стороны своим руководством и подбором другого, преимущественно святоотеческого чтения. Но для тех, кто постоянного старца не имел (а это было в большинстве монастырей), сочинения еп. Игнатия были драгоценны. Они были драгоценны и для иноков Оптиной пустыни, которые пользовались ими для иноческого своего назидания; они им не мешали быть в послушании у своих старцев, причем даже сами старцы указывали на них, как на прекрасное руководство к пониманию истинного иноческого подвига. Читающий сочинения еп. Игнатия внимательно и без предубеждения, ясно увидит, что они и не идут против старчества, а указывают лишь на то, что ныне истинные старцы весьма оскудели, что старца найти ныне весьма трудно, и что независимо даже от того, каков старец и имеется ли он налицо – самое житие под руководством у старца стало ныне редкостью и по многим причинам весьма затруднительным или, как выражается еп. Игнатий, и не надо нашему времени, возможно лишь усвоение духа его».

Следовательно, неблаговолительное отношение некоторых старцев к сочинениям еп. Игнатия надо считать относительным и временным, ибо сочинения его вполне православны, проникнуты духом Евангелия и учением свв. отцов, они достойны всякого внимания и уважения. Надо помнить, что еп. Игнатий, предостерегая от безрассудного послушания старцам, имеет в виду послушание нравственное, совершаемое в душе с целью нравственного, духовного воспитания себя, своего ума и сердца, а не послушание внешнее, потребное и необходимое во всяком общежитии иноческом и даже вообще при всяких взаимоотношениях людей, исключая из этого лишь тот случай, когда приказывается или советуется что-либо явно греховное. Это еп. Игнатий и оговорил в конце 76 и начале 77 страницы и на 80 странице в примечании 3. Следовательно, здесь не дается никакого повода к презорству, самочинию, самосмышлению, как это может показаться при беглом и невнимательном чтении. А что нравственно, душою своею и сердцем предаться в полное послушание кому-либо возможно лишь при условии уверенности в истинности преподаваемого учения, постоянно подтверждаемого и личною добродетельною жизнию учащего, согласно с духом Евангелия и свв. отцов Церкви Православной – не приходится спорить. Вообще же о благотворности старческого руководства еп. Игнатий ясно говорит во многих местах своих сочинений, например, в 5 томе стр. 8 п. 3, 63 в конце; 102, 149, 150, 338, 339, 459 (изд. 1886 г.).

Смиренно считая себя грешником, достойным и внешних и внутренних скорбей и борений, надо потерпеть все в надежде на помощь Божию. Если борьба окажется продолжительной, томительной настолько, что не видится исхода и конца, то надо знать, что на земле все временно, что мы ждем вечной жизни за гробом. Господь поможет, надо лишь потерпеть в уповании на милость Божию. Очень правильно указал еп. Игнатий на необходимость и убедительное свойство исповеди. Это докажет каждому опыт. Исповедуйся и увидишь пользу. Между прочим, несколько слов об исповеди.

Многие ищут, как необходимого, духовника высокой жизни и, не находя такого, унывают, и потому редко, как бы нехотя приходят на исповедь. Это большая ошибка. Надо веровать в самое таинство исповеди, в его силу, а не в исполнителя таинства. Необходимо лишь, чтобы духовник был православный и законный. Не надо спорить, что личные качества духовника много значат, но надо веровать и знать, что Господь, действующий во всяком таинстве Своею благодатью, действует по Своему всемогуществу независимо от этих качеств.

Очень дорого иметь благоговейного духовника, с которым можно было бы посоветоваться и выяснить те или иные вопросы жизни духовной и просто побеседовать, дабы согреть духовною беседою холодное сердце и получить подкрепление духовное в скорбях, нас окружающих, – но если не можем сразу найти такого, весьма неразумно совсем не прибегать к исповеди. Это подобно тому, если кто, не имея хорошего веника для уборки своего дома, совсем не будет вычищать его. Нет хорошего веника, возьми какой есть. Лишь бы было в доме чисто; или, не имея хороших дров, совсем не будет топить дом и будет мерзнуть.

Другие хотят сделать каждую исповедь беседою духовною. Может быть, это и хорошо, и даже иногда необходимо, но не всегда есть к тому возможность по времени и другим причинам. По существу же это две веши различные. Однажды два юноши были на исповеди одного духовника, с которым до исповеди у них были неоднократные беседы. В беседах, конечно, высказывались ими различные мнения, может быть, и не согласные друг с другом, и вообще, как во всякой беседе, могли быть лишние слова и отклонения несколько в сторону от духовного предмета. После исповеди эти юноши в разговоре между собою коснулись того, как исповедовал их тот духовник. Один сказал: «Когда я во время исповеди позволил себе что-то сказать, как бы прося разъяснения или не соглашаясь с замечаниями духовника, то он меня строго и властно оборвал, сказав: «Раз ты пришел на исповедь, то и кайся во смирении; не время тут рассуждать». Это произвело на меня впечатление. Это было сказано со властию».

Надо заметить, что времени было с излишком и нельзя было заподозрить духовника в том, что он не нашелся что сказать – видимо, это был его взгляд на исповедь.

Кто в простоте сердца скажет свои согрешения с сокрушением и смиренным чувством, с желанием исправиться, тот получит прощение грехов и мир совести своей силою благодати Божией, действующей в таинстве.

/…/ Возвращаясь к вопросу о мужестве, замечу, что истинное святое мужество всегда соединено с чувством глубокого смирения. Смиренный всегда готов все потерпеть, и внутреннее и внешнее, считая себя достойным не только посылаемых скорбей, но и еще больших. Смиренного расстроить, смутить нельзя – он всегда готов ко всему, так и сказал Моисей Мурин, когда его выгнали из трапезы: «Уготовихся и не смутихся». Итак, уготовим свои души и сердца смирением, и оно нам поможет в терпении всяких искушений.

Богу угодно, чтобы человеки наставлялись человеками.

Вся суть в том, что всякий инок должен сам вступить в подвиг с самоотвержением и сам себя должен понуждать с болезнию сердца на борьбу со страстями. Если же он не будет так подвизаться, то никакие старцы ему не помогут. Сказал один угодник Божий: «Старец об нем (ученике) молится, плачет, а тот скачет». Какая польза? Личный подвиг и личное понуждение себя необходимы. Еп. Феофан Вышенский затворник говорит о руководстве (старце), что он подобен пограничному столбу, на котором написано и указано, куда и как идти, а уже идти-то нужно самому, иначе так и простоишь у столба, ничего не достигнув. Очень верно и точно сказано.

Нелишним будет заметить, что содержание вышеозначенных глав – XII и XIII – относится и к ищущим руководства (ученикам) и к руководителям (старцам). Пусть каждый берет себе в назидание то, что его касается; послушник – как следует учиться и смиряться, а руководитель – как учить. Будет польза и тому и другому.

Некоторым не нравится самая форма изложения сочинений еп. Игнатия, но это, говоря попросту, есть дело вкуса и характера человека, и во всяком случае, это нельзя отнести к существенным недостаткам.

Наконец можно добавить следующее. Некоторые свое нежелание вообще слушаться (ибо слушаться – значит отказываться от своей воли, а это болезнь для сердца) прикрывают оправданием себя, что, мол, нет старцев и, следовательно, некого слушаться, и потому вообще не принимают никаких советов, то есть уже отвержение духа послушания, про необходимость стяжания которого говорит еп. Игнатий (т. 5, с. 75 и 76).

Это уже заблуждение, от которого да сохранит всех Господь. Это, можно сказать словами преп. Аввы Дорофея, есть причина всех нравственных падений вообще. К такому лукавому отношению к делу послушания сочинения еп. Игнатия не дают ни малейшего повода; такое отношение доказывает не недостаток сочинений, а злую волю человека, для которой даже подлинное слово Божие может явиться «волею смертною в смерть», как сказал св. апостол Павел.

В заключение остается лишь пожелать, чтобы сочинения епископа Игнатия были внимательно читаемы и приносили благий плод.

12. О покаянии

Покаяние как начало духовной жизни; покаяние необходимо для приятия Евангелия; свойство покаяния открывает зрение грехов своих; покаяние возводит к духовным видениям. Покаяние требует отрешения от пристрастий и рассеянности. Мнимо-благодатное спокойствие есть самообольщение. Без покаяния и плача и внимательная жизнь не приносит плода благого. Необходимо внимать себе, необходимо болезнование сердца и сокрушение.

Плач и слезы – дар Божий. Хотя плач и слезы есть дар благодати Божией, но причина их – наше произволение. Дар плача надо хранить. Его можно потерять. «Он, и будучи приобретен, легко может быть потерян, если мы предадимся рассеянности, развлечению, служению нашим пристрастиям и прихотям, человекоугодию, миролюбию, чревоугодию, пересудам, злоречию, даже многословию», – причины, от которых этот дар теряется.

«Неприметным образом от состояния умиления мы можем перейти в состояние нечувствия». Нечувствие страшно тем, что не понимает себя.

Необходимость плача, покаяния и слез для очищения от страстей и для стяжания добродетелей.

Путь покаяния и сознание своей греховности – безопасен от бесовской прелести. Увидеть себя святым – есть признак прелести и самообольщения. Успех и радость инока в сознании своей греховности, в видении грехов своих. Нужно не только видеть свою греховность, нужно и все поступки свои, всю жизнь и деятельность построить в полном согласии с сознанием и видением своей греховности.

Зрение грехов есть дар Божий. Его надо просить себе у Бога. Проявление чувства покаяния у святых непостижимы для плотского ума.

«Когда какой-либо один смертный грех поразит душу человека, тогда все скопища грехов приступают к человеку, объявляют свое право на него. Ссылается и опирается это скопище на закон духовный». Страшный закон! Трудно вырваться из-под власти греха. Спасительно иметь страх смерти.

Великодушие и настойчивость в борьбе со грехом необходимы, хотя бы грех по временам и одолевал. Призыв к покаянию – зов Божий.

Необходимо удаляться от соблазнов и суеты вообще. Страшное действие отречения от Христа:

1. Отречение от Христа совершается исповедию отречения устами, затем непременно и немедленно следует отречение сердцем и всем существом. Совершается

2. отречение от Христа жительством, намеренно противоположным завещанию Христа; совершается оно

3. отчаянием, которое есть отвержение веры во Христа.

Оживление души совершается волею Божией и силою Божией, но от человека требуется его произволение в принесении Богу покаяния. Срок покаяния, потребного согрешившему, известен единому Богу.

Кающийся грешник, будучи даже как бы забыт Богом, как ему кажется это, по чудному смотрению Божию обретает пользу душевную, приходит в преуспеяние. Отложим уныние. Господь ведет нас ко спасению!

«Ничто, ничто не помогает столько к получению исцеления от язвы, нанесенной грехом смертным, как учащаемая исповедь; ничто, ничто не содействует столько к умерщвлению страсти, гнездящейся в сердце, как тщательная исповедь всех проявления, всех действий ее».

Исповедь необходима в борьбе со грехом. Покаяние тогда только признается истинным и действительным, когда последствием его бывает оставление греха смертного.

Еп. Игнатий заключил свои советы (т. 5, с. 366) учением о покаянии. Неслучайно это. Это указывает на то, что, проходя жизнь богоугодную в согласии со всеми требованиями святого Евангелия (по всем его советам), мы должны и начинать и кончать все покаянием, сознанием своей греховности. Без этого мы собьемся с правильного пути. Преп. Марк Подвижник очень определенно и ясно говорит, что покаяние приличествует всем и всегда, и грешникам и праведникам, желающим спасения и начинающим духовную жизнь, и средним, и совершенным (Слово о покаянии). Итак, будем каяться, стяжем покаяние, смиренное устроение, будем плакать и болезновать о грехах наших и нашей греховности. Отвержем уныние и отчаяние, возложим надежду на помощь Божию, начнем борьбу со грехом, покаемся, – кающимся обетовано Царство Небесное. Аминь.

13. Разум истины

Да ведаем, что возмездие за прощение обид больше возмездия за всякую добродетель.

Радоваться подобает, что обретаем благоприятный случай к получению прощения в наших согрешениях, прощая ближнему. В этом заключается разум истины. Он обильнее всякого многоведения. Значение прощения обид:

1. Самое большое возмездие.

2. Разум истины.

3. Плоды духовные.

«За прощение ближнему согрешений его усмотрим в себе действие благодати, таинственно данной нам святым крещением; она будет действовать в нас уже не неприметно для нас, но со всею очевидностью, вполне ощутительно» (еп. Игнатий, т. 5, с. 203).

Какие чудные плоды прощения обид! А мы этого не хотим, вернее не решаемся по самосожалению: жалко расстаться с усладой тщеславия и сласти. Прощать нужно со многим смирением, возлагая на себя вину – это необходимое условие при прощении обид. Одни внешние поклонения и слово не примиряют, не касаются сердца, как пустой звук.

Да ведаем, что возмездие за прощение обид больше возмездия за всякую другую добродетель…

14. О трезвении

/…/ Однажды в некий монастырь пришел на богомолье один человек. Был пост, и в монастыре том как раз совершался постриг в монашество нескольких братий, за поздней литургией. По окончании божественной службы, когда все разошлись, после всех обрядов пострижения и вручения новопоставленных старцам, новопостриженные остались в храме до пяти дней, как это было принято в той обители. Вдруг подходит к ним тот богомолец, просит разрешения сказать им несколько слов и сразу начинает говорить. Говорил он хотя и бессвязно и даже несколько странно, но были высказаны им и ценные мысли. Он говорил о своих скорбях и впечатлении, которое произвела на него обитель та, о своих исканиях спасения и иноческой жизни, о том, что ему старцы отказали в приеме в братство той обители, сказав почти дословно то, что ему сказал его старец или кто-то другой, к кому он ранее обращался, указав ему другую обитель или даже другой путь. Это согласие слов людей Божиих, не знавших друг друга, находящихся в разных местах, но говорящих одно и то же, его поразило, и он выражал готовность оказать послушание, хотя ему и прискорбно было уходить из той обители, где он надеялся найти себе пристанище среди волн житейского моря. Наконец он стал просить св. молитв у всех новопостриженных в помощь себе. При этом он говорил о трудностях жития там, куда ему указано было возвратиться или отправиться, выражал боязнь, как бы ему там не рассеяться (в точности не помню), и затем сказал: «А что значит рассеяться, это может знать тот, кто себя сам когда-либо рассеял…» Эти слова были сказаны с глубоким чувством. Видно было, что многое было пережито и перечувствовано; видно было, что трудов больших и скорбей больших стоило ему, чтобы начать собирать себя, чтобы начать собирать духовное богатство души, рассеянное по распутиям мира сего. Видно было, что одно воспоминание о рассеянной жизни болезненно отзывалось на его сердце. Поклонившись каждому из новопостриженных земно, он удалился…

Да, великое душевное бедствие – рассеянная жизнь. Особенно ужасное впечатление производит она на тех, кто дозволит себе рассеянность, начав уже внимательную жизнь. Христианин благоговейный должен провождать жизнь во всяком внимании к себе и трезвении. «Бдите и молитесь, да не внидите в напасть», – сказал Господь.

15. О падших ангелах

/…/ Диавол власти не имеет, он действует, сколько попустит Бог.

В тропаре святым мученикам сказано, что они «сокруши и демонов немощные дерзости». Действительно, дерзость бесов невообразима и кажется не имеющей границ: они пытаются искушать решительно всех. Сколько, например, дерзости в желании искушать и бороть свв. апостолов: «сеять яко пшеницу». Но и немощь их ясна всякому верующему. Они без дозволения не могли причинить зла даже свиньям (Мк. 5, 1-20); как определенно и ясно говорит св. апостол, что нужно только твердою верою воспротивиться диаволу – и он обратится в бегство (Иак. 4, 7 и 1 Петр. 5, 8-9). Да будет сие нам утешением.

Кто будет бороться с диаволом по указанию Слова Божия и разъяснению, преподанному нам свв. отцами, испытавшими сию брань и победившими врага при помощи Божией, тот может надеяться на победу. Сила Божия в немощи совершается (2 Кор. 12, 9).

Господь ждет: куда склонится наше сердце – сохранит верность Ему или предаст Его из-за временной сласти греха.

Сказали святые отцы: «отсеки помысел – отсечешь и все». Очень важно помнить, что всяким согласием с грехом, а через грех и с бесами, мы предаем Господа, предаем Его за мерзостную цену греха. Кого и на что мы промениваем?! Личное несогласие на грех и борьба против него молитвою и исповедью – необходимы. О сем прекрасно сказано у еп. Игнатия.

Да умудрит нас Господь без двоедушия вести борьбу с врагом нашего спасения и грехом: без умудрения от Господа и помощи Его победа невозможна; мы немощны и слабы без помощи Божией, а с Божией помощью все возможно, как сказал апостол; «Вся могу о укрепляющем мя Иисусе Христе» (Фил. 4, 13).

16. О вере

Спросили преп. Пимена Великого: «Что такое вера?» Великий отвечал: «Вера заключается в том, чтоб пребывать в смирении и творить милость, т.е. смиряться перед ближними и прощать им все оскорбления и обиды, все согрешения их».

[Примечание: Здесь разумеется вера деятельная, а не догматическая].

Сначала необходимо для испытания веры и произволения пережить в подвиге томление и тяготу, а затем уже даруется утешение Духа Святаго. Дары благодати, полученные с трудом и болезнью сердца, тщательно должны храниться получившим. Трудность и болезненность подвига научает ценить и хранить дар. Спасительно – память смерти. Недоумевает ум, рассматривая непостижимые судьбы Божии… Как утешительно и вместе смирительно содержание притчи о пире веры! Смирительно: я не кто иной, как голодный, грязный, оборванный нищий; лохмотья, в которые одет я, едва покрывают острупившееся грязное тело мое. Как не смириться, как не восплакать, увидев и восчувствовав такое свое бедственное состояние и положение.

Совесть свидетельствует неумолимо истину положения, в которое я поставлен или сам себя поставил – свидетельствует полное мое нищенство… Утешительно: несмотря на то, что я нищий, я впущен в тот Чертог, где пир веры утешал и насыщал непостижимо для меня богатых и славных отцов и предков моих. Я недостоин их трапезы, мне не предоставлено даже сесть около стола, но все же мне разрешено собирать со стола этого остатки и крохи не чего-либо иного, а именно тех несказанных яств духовных, кои вкушали отцы. Эти крохи могут поддержать слабую жизнь мою. Таково изволение и милость Бога моего. /…/ Святые отцы учат, что внешнего монаха легко сделать, а сделаться монахом по устроению сердца (Бог же зрит на сердца) есть дело великое и трудное. Следовательно, не всякого, кто живет в монастыре и носит монашескую одежду, можно признать монахом, и не всякого, кто живет среди мира, надо признать мирским человеком. Да будет сие инокам ко смирению и во страх спасительный и во утешение рабам Божиим, хотя живущим среди мира и стремящимся пребыть неоскверненным от него, но волею судеб Божиих не могущих по внешности уйти из мира, а ныне и всем благоговейным инокам, принужденным жить вне обителей, коих нет. Место и образ жития имеет огромное значение в духовной жизни в смысле удобства и неудобства, но не спасают: спасает благодать Божия тех, кто выказывает произволение. Можно спастись на всяком месте, во всяком честном житии; сказано в псалме: «на всяком месте владычества Его (т.е. Бога) благослови, душе моя, Господа».

Возблагодарим Господа Бога за все милости Его, на нас, грешных, явленные. Возблагодарим за то, что мы чада Православной Церкви; возблагодарим, что нам дано, если не жизнью нашей, то умом и чувством сердца узнать до некоторой степени святую иноческую жизнь; возблагодарим, что нам дано, хотя до некоторой степени, понять тщету и суету мирской жизни; возблагодарим за те крохи чудной трапезы, которые мы получили. Наследства отцов и предков мы недостойны по своей греховности, но нам оказана великая милость: даны нам крохи той святой пищи, которою питались отцы; качество крох свидетельствует о качестве того, от чего они остались. О существовании и достоинстве недомыслимом крох этих, как и самой, пищи, не знают люди мира сего и те, кого условия жизни (по неведомым судьбам Божиим) не допустили узнать их.

Возблагодарим за все это и многое другое и смиримся: кому много дано, с того много и спросится. /…/ не дозволим себе осудить тех, кои не понимают нас и кого наше развращенное сердце готово судить при всяком удобном и неудобном случае. Суд этот принадлежит Богу, а не нам. Смиримся сугубо от сознания, что мы лично ничем не заслужили полученных милостей Божиих. Мы получили милость – полученное обязывает нас к хранению. Сугубее смиримся, видя свое нерадение в деле хранения полученного. Чтобы хранить и сохранять полученное, необходимо дорожить им и благоговеть перед ним, иначе можно утратить его. Сугубее смиримся, видя, что развращенное сердце наше, обольщаемое врагом нашим и грехом, готово бывает променять бесценное сокровище на ничтожное, временное, земное и греховное наслаждение. Пролием пред Господом покаянную молитву о помощи и сознании полного своего бессилия. Бдением над собой и понуждением себя выскажем свое произволение (любовь к Богу), и Господь нас не оставит.

26 сентября 1888 года в Москве в купеческой семье Беляевых родился мальчик. Его назвали Николаем. И вряд ли могли родители тогда знать, что их сын, Николай Митрофанович Беляев, станет исповедником. И звать его будут совсем иначе - Никоном Оптинским.

Любовь к Богу и Церкви маленький Коля видел в своей семье и пронес её через всю свою жизнь. В год его рождения его мать получила чудный дар - фото святого Иоанна Кронштадтского с автографом. Святой посещал их дом в тот год.

А несколько лет спустя, когда маленький Коля тяжело заболел и врачи практически подписали ему смертный приговор, поскольку ситуация с его состоянием здоровья, по их мнению, была безнадежной, мать стала денно и нощно молиться Николаю Чудотворцу. И ребенок постепенно стал возвращаться к жизни, а спустя некоторое время болезнь и вовсе его покинула.

В семье помимо Николая подрастал еще один сын - Иван. Братья были очень дружны. Они часто говорили о жизни, о том, кем хотят стать в ней. И спустя какое-то время сошлись на том, что каждый из них стремится к аскетизму.

Решили Иван и Николай уйти в монастырь. Но монастырей ведь много на Руси. Какой выбрать? Они, долго не думая, поступили по старинке: нарезали полоски бумаги, на каждой написали название монастыря, скрутили бумажки в трубочки и бросили в шапку. На трубочке, которую они вытащили, помолясь, был написан их путь: Козельская Введенская Оптина пустынь.

Дома с уважением и пониманием отнеслись к выбору сыновей. Братья, собравшись, приехали на место, указанное им самой судьбой.

Там они были приняты в Иоанно-Предтеченский скит преподобным Варсонофием, который несмотря на то, что полюбил обоих братьев, к Николаю привязался гораздо крепче.

Наряду с общими послушаниями Николаю поручили и письмоводство, а позже определили в помощники библиотекаря. Во время же церковных служб он был помощником пономаря.

Несмотря на то, что Николай вырос в богатой купеческой семье и с детства не привык трудиться, здесь, в скиту, он с удовольствием подвизался на любую службу: разгребал снег, носил дрова, мыл посуду, подметал пол. Работая в саду, он, ничем не гнушаясь, носил навоз, копал, сажал.

Послушание письмоводителя все же было основным для него. Он очень много помогал старцу Варсонофию, с которым подолгу беседовал и многому учился.

Но время было грозное, тяжелое. В 1910 году старцу Варсонофию пришлось перенести несправедливое гонение и перемещение из скита в Коломенский Старо-Голутвин монастырь. Послушник Николай тяжело переживал разлуку с любимым старцем, ему очень не хватало бесед и наставлений своего духовного учителя.

В этом же году, спустя несколько месяцев, Николай был пострижен в рясофор, а через пять лет — в мантию. Он получил имя Никон в честь святого мученика Никона. Через год он был рукоположен в иеродиакона, а еще через год удостоился сана иеромонаха.

«Умру, но не уйду»

После октябрьского переворота Оптина была закрыта, начались гонения. «Умру, но не уйду», — так писал преподобный Никон в своем дневнике, будучи ещё послушником монастыря. Эти слова выражали общее настроение оптинской братии.

Нужно было как-то жить, чем-то питаться. Монахи создали свою артель и выживали в сложившейся обстановке. Иеромонах Никон много трудился, чтобы сохранить монастырь. Даже в страшное время гонений на Церковь и православие службы в Оптиной шли своим чередом.

Но не миновала иеромонаха лихая доля. Первый раз его арестовали в 1919 году. Просто так, без предъявления какого-либо обвинения. Правда, вскоре отпустили.

И вновь все силы преподобного Никона были направлены на то, чтобы Оптина выжила. Но… Увы…

Летом 1923 года монастырь был окончательно закрыт; братию, кроме двадцати рабочих при музее, выгнали на улицу. Настоятель Казанского храма передал ключи от него иеромонаху Никону и благословил его принимать богомольцев на исповедь.

Так преподобный Никон за святое послушание настоятелю стал последним Оптинским старцем. Тогда же находившийся в ссылке преподобный Нектарий стал направлять своих духовных чад к преподобному Никону. До этого преподобный Никон не дерзал давать советы обращавшимся к нему, а когда начал принимать народ, то, давая советы, всегда ссылался на слова Оптинских старцев.

Но через год он был вынужден покинуть обитель. А вскоре был арестован и провел в заключении три года. По окончании срока врач, осматривавший преподобного, обнаружил у него тяжелую форму туберкулеза.

Доживал свой век преподобный Никон в Архангельской области, в доме ссыльного священника отца Петра. А 8 июля 1931 года он причастился, прослушал канон на исход души и отошел ко Господу.

Промыслом Божиим на погребение блаженно почившего старца преподобного Никона одних священнослужителей собралось двенадцать человек. Он был отпет по монашескому чину и погребён. 26 июля 1996 указом Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II иеромонах Никон был причислен к лику святых.

Такую вот недолгую, но исполненную любви к Богу жизнь прожил этот великий человек. Пусть же по молитвам святого Оптинского старца Бог простит нам наши прегрешения и укрепит в вере! Во Славу Божию!

Преподобноисповедник Никон родился 26 сентября 1888 года в Москве в семье Митрофана Николаевича и Веры Лаврентьевны Беляевых и в крещении был наречен Николаем.

Дед Николая по матери, Лаврентий Иванович Швецов, был круглым сиротой. Его подобрал на улице некий небольшого достатка купец и определил работать в своей лавке на Балчуге в Москве. Купец был человеком одиноким и, видя исключительную религиозность и добросовестность Лаврентия, завещал ему свою торговлю. Дела у Лаврентия Ивановича пошли успешно, и в конце концов он стал владельцем трех лавок. Занимаясь всю жизнь торговлей, он говорил и любил повторять: «Чужая копейка, внесенная в дом, как пожар, сожжет его», что неправильно говорят: не обманешь – не продашь: «Я за всю мою жизнь никогда никого не обманул ни разу, а дело мое шло всегда лучше, чем у других». Лаврентий Иванович любил посещать церковь Божию, и сам иногда пел на клиросе. В течение тридцати трех лет он был старостой церкви святых равноапостольных Константина и Елены в Кремле, в которой находилась чудотворная икона Божией Матери «Нечаянная Радость». Церковь была изрядно повреждена французами во время нашествия Наполеона, и Лаврентий Иванович принял большое участие в ее восстановлении. Он сподобился тихой и мирной христианской кончины: в 12 часов дня он приобщился Святых Христовых Таин и к вечеру отошел ко Господу.

Отец Николая, Митрофан Николаевич Беляев, был выходцем из семьи крестьян Воронежской губернии. Из четырнадцати детей он был младшим. Семья была бедной, и Митрофан Николаевич ушел пешком на заработки в Москву и устроился рабочим при магазине «Мюр и Мерилиз». Отличаясь большими способностями и трудолюбием, он вскоре стал продавцом, а затем заведующим мануфактурным отделом. Пленяясь внешним успехом, он мало заботился о своем характере и нраве, которые с удачей все более портились, и в конце концов он рассорился с хозяином и открыл свое дело. Все пошло поначалу успешно, но бывший хозяин оказал противодействие его делу и добился того, что Митрофан Николаевич разорился. Он женился на вдове, у которой было две дочери, но она вскоре скончалась, и Митрофан Николаевич женился на Вере Лаврентьевне Швецовой. Венчались они в церкви Большое Вознесение у Никитских ворот. У них родилось восемь детей – две дочери и шесть сыновей. Впоследствии Митрофан Николаевич стал служить у Лаврентия Ивановича, и вся семья переехала к нему жить на Большую Ордынку.

Семья Беляевых имела благочестивые устремления, но, как и многие в то время городские семьи, не понимала важности церковной жизни, не придавала значения постам, не имела представления о духовной литературе и вообще о том, что кроме внешнего соблюдения обрядов столь же важно для человека внимание к своему внутреннему духовному миру, который требует о себе попечения даже значительно большего, чем попечение о плоти. Митрофан Николаевич, по воспоминаниям сына Ивана, «церковь... любил. Но он любил ее так, как большинство мирян того времени. Он не вникал в глубину христианского вероучения. Ходил во храм все праздники, наслаждаясь пением и диаконскими голосами».

Когда Николаю исполнилось пять лет, он тяжело заболел и лежал уже бездыханен, посинел и даже похолодел, так что отец уже думал, что он умер, но мать не теряла надежды, растирала его мазью и горячо молилась святителю Николаю Чудотворцу о даровании сыну жизни. И совершилось чудо: болезнь остановила свое течение, и Николай выздоровел. Впоследствии оптинский старец, игумен Варсонофий[a], так сказал ему о происшедшем: «Конечно, это из ряда вон выходящий случай. Собственно, не случай, ибо все происходит с нами целесообразно... Вам была дарована жизнь. Ваша мама молилась, и святитель Николай Чудотворец молился за вас, а Господь, как Всеведущий, знал, что вы поступите в монастырь, и дал вам жизнь. И верьте, что до конца жизни пребудете монахом...»

Николай имел доброе, отзывчивое, способное к глубокому сочувствию нуждающимся сердце. Он писал о себе в дневнике: «Нужды материальной я никогда не испытывал. Даже напротив, от пелен до смерти дедушки[b], то есть до тринадцатилетнего возраста, я жил чуть ли не в роскоши. Кроме того, был любимцем бабушки, да, кажется, и дедушки. Одним словом, мне хорошо жилось. Помню, устраивалась у нас елка на Рождество: детское веселье, конфеты, блеск украшений – все это радовало меня. Но помню хорошо один вечер. Я один около елки. В комнате полумрак, горит лампа, и тень от елки падает на бóльшую половину комнаты. И вот какая мысль у меня в голове: я сыт, одет, родители утешили меня прекрасной елкой, я ем конфеты, в комнате тепло... Но есть, я знаю, такие дети, у которых нет даже необходимого. Об елке и речи быть не может: они полураздеты, просят милостыню на морозе или голодные сидят в холодных подвалах...»

«Помню, что я часто даже в играх, которые любил, чувствовал неудовлетворенность, пустоту. Я не знал, куда мне поступить из гимназии, что выбрать, какую отрасль науки, какой, сообразно с этим, путь жизни. Ничто мне не нравилось так, чтобы я мог отдаться тому, что выбрал. Был у меня переворот в жизни, когда все вокруг было заражено социальными идеями в нашем юношеском кругу. Мне эта маска, которой прикрыто дело диавола, ведущее в пагубу, сначала как бы понравилась, хотя я и не мог ее совместить с верой в Бога, в которой и о которой я ничего не размышлял и не давал отчета, имея скорее превратное понятие о вещах веры, например о монашестве.

Я прежде совсем не давал [себе] отчета, что такое монашество, потом осуждал всех монахов вообще; потом, за несколько месяцев до приезда в Оптину в первый раз, я начал сомневаться в монашестве – богоугодно ли оно? И сомневался до последнего времени, до самого поступления в скит, и, вероятно, даже по поступлении были сомнения. Теперь, слава Богу, все затихло, и истина доказывается моим собственным опытом, чтением книг и тем, что вижу и слышу. Как благодарить мне Господа? Какого блага сподобил меня Господь! Чем я мог заслужить это? Да, здесь исключительно милость Божия, презревшая всю мою мерзость. Действительно, как я сам мог прийти в скит, не веря в идеал монашества, не имея положительно никакого о нем понятия, осуждая монахов, живя самой самоугодливой жизнью, не желая подчинять свою волю никому из смертных, не молясь ни утром, ни вечером (правда, ходя довольно часто в церковь), читая исключительно светские книги (исключая книгу епископа Феофана перед самым отъездом в Оптину), думая даже о браке? Один ответ: Господь привел...
Замечу еще раз, что церковь (этому я придаю огромное значение – может быть, это была одна из самых главных причин, приведших меня в обитель и к Богу...) лет с двенадцати-тринадцати я не покидал, несмотря ни на что...»

Николай вспоминал о своем религиозном пути: «Первым моим духовником был протоиерей отец Сергий Ляпидевский, уже скончавшийся, вторым – его сын, отец Симеон Сергеевич. Несмотря на религиозность мамы, бабушки, дедушки, папы – они нас редко посылали в церковь, особенно зимой, боясь простуды. А ребенок сам пойти не может. Нас и баловали, и ласкали, но вольничать не позволяли, уйти без спросу мы не смели.

Однажды на исповеди, кажется, отец Симеон Сергеевич сказал мне, что необходимо ходить в церковь по праздникам. “Это – долг перед Богом”. Я поразмыслил об этом и согласился. С тех пор я стал часто ходить в церковь, даже в будни, когда был свободен. И это обратилось в привычку. Ходил я также и к вечерним собеседованиям по воскресеньям. Правда, ходил больше из-за “интереса”, но все же иногда бывало что-то вроде умиления. Помню, однажды за собеседованием я, стоя на клиросе, слушал проповедь и заключил в конце концов так: “Как бы провел я время дома, не знаю, а здесь все-таки душеполезное услышал”.

Услышав однажды о грехе суеверия, я приложил слышанное к жизни и отверг все суеверное – например приметы. Услышав однажды о грехе воззрения на девушек и жен с похотением, я даже... опечалился: это доставляло мне удовольствие. Как быть? Смотреть грешно, а не смотреть – лишить себя удовольствия. И решил я, что смотреть можно, только без похотения. Такой сделкой со своей совестью я как бы успокоился: взяла верх плотская сторона.

Редставилось новое искушение: предложили мне учиться танцевать, но танцы назначались как раз во время вечерни. Куда склониться? Помню, был 6-й глас на “Господи, воззвах”, мой в то время самый любимый догматик: “Кто Тебе не ублажит...” И туда, и туда хочется. Долго я боролся, долго был в нерешительности, и... о, позор, позор! попрал я совесть и пошел танцевать. Совестно вспомнить! Как враг старается удалить от церкви, если ходишь даже и с равнодушием».

Окончив гимназию, Николай поступил в Московский университет, но проучился недолго. Он вспоминал: «В университете я успел проучиться немногим более полугода... После Рождества мои мысли и стремления к богоугождению начали несколько формулироваться, и я стал посещать университет хотя и ежедневно, но с некоторой целью... под предлогом занятий в университете я уходил утром из дома. Приходил в университет и был там до 9 часов, а с 9 часов отправлялся в Казанский собор к обедне, предварительно заходя по дороге к Иверской, если там народу бывало не очень много. Отслушав литургию, стоя иногда даже всю литургию на коленях, я не спеша отправлялся домой и заходил по дороге в часовню Спасителя и, помолившись там, уже без задержек направлялся домой. Дома я, напившись чаю, садился читать Евангелие, которое и читал более месяца или месяц. Когда Евангелие было прочитано, я начал читать Апостол и “Путь ко спасению” епископа Феофана; читал иногда листочки и брошюрки духовного содержания.

Вечером я начинал писать дневник, потом немного молился и ложился спать. Так проходил день, за ним другой. Я все более и более чувствовал необходимость переменить жизнь, начать жизнь иную и молился об этом, конечно своими словами. Господь услышал мою грешную молитву и непостижимыми судьбами направил меня в Оптину на иноческий путь...»

В феврале 1907 года Николай пожелал сознательно исповедаться и причаститься Святых Христовых Таин, что и исполнил, исповедавшись иеромонаху Чудова монастыря Серафиму, в первый раз подходя к Таинству исповеди не формально, а сознательно желая примирения с Богом и соединения с Церковью.

Николай поведал о своем намерении поступить в монастырь священнику Петру Сахарову, законоучителю в гимназии. Тот не чувствовал, что может решить этот вопрос самостоятельно, и направил его к своему товарищу по Духовной академии епископу Трифону (Туркестанову). Это было перед Великим постом в 1907 году, в Неделю о блудном сыне. При встрече присутствовала мать Николая, Вера Лаврентьевна. Владыка сказал ей о сыновьях, Николае и Иване, возжелавших поступить в монастырь: «Не беспокойтесь, они увидят там только хорошее, и это останется у них на всю жизнь».
Вечером 23 февраля братья выехали в Оптину, «не имея о ней, – как писал Николай, – ни малейшего представления. Недели за две до того времени я не знал, что Оптина существует». 24 февраля, в день обретения главы святого Иоанна Предтечи, они впервые увидели Оптину. Побыв некоторое время в монастыре, Николай захотел остаться здесь, но все монахи, которые постарше, советовали пожить еще в миру, и отец настоятель также не захотел принять. Однако на прощание предложил зайти к нему, дал общие правила молитвы и жизни и, благословив иконой Божией Матери «Споручница грешных», сказал: «Благословляю вам, Николай Митрофанович, на радость родных и знакомых и на пользу души вашей».

Восемь месяцев после этого Николай прожил в миру, по благословению епископа Трифона окормляясь у игумена Богоявленского монастыря Ионы; в монастыре он пребывал иногда до позднего вечера, когда уже и двери запирались. Отец Иона настаивал, чтобы юноша скорее уходил в монастырь.

5 декабря 1907 года Николай и его брат Иван приехали в Оптину; 7 декабря, в день памяти святителя Амвросия Медиоланского, когда именинником бывал старец Амвросий, скитоначальник игумен Варсонофий благословил их переезжать в Оптину пустынь; 9 декабря, в день праздника иконы Божией Матери «Нечаянная Радость», они выехали из Оптиной в Москву для окончательного устроения дел в миру. 23 декабря они были уже в Оптиной, а 24‑го – поселились в келье в Предтеченском скиту.

Наставляя Николая перед принятием в скит, скитоначальник отец Варсонофий в назидание рассказал ему, какую он имел беседу при своем поступлении в скит со старцем Анатолием (Зерцаловым)[c], которому поведал тогда, что хотел бы жить поуединеннее, в затворе.

«– Что же, и в баню ходить не будете? – спросил отец Анатолий.

– Конечно.

– Да, вот я про то-то и говорю, что в баню ходить не будете.

– Вы, Батюшка, – говорю я, – что-то под “баней” разумеете иное?

– Да, пустыня, затвор не очищают нас. Я в пустыне со своими страстями могу жить – и не грешить по видимому. Нам нельзя там познать всю немощь свою, свои пороки, раздражение, осуждение, злобу и другое. А здесь нас чистят: как начнут “шпиговать”, только держись, – мы и будем познавать свои немощи и смиряться. Здесь без вашей просьбы начнут вас чистить. Когда только поступаешь, все кажутся ангелами, а потом начнешь видеть пороки, и чем дальше, тем больше, – с этим надо бороться».

«Духа надо держаться. Дух животворит, буква умерщвляет[d]. Если видеть в монашестве одну форму, то жить не только тяжело, но ужасно. Держитесь духа. Смотрите, в семинариях духовных и академиях какое неверие, нигилизм, мертвечина, а все потому, что только одна зубрежка, без чувства и смысла. Революция в России произошла из семинарии. Семинаристу странно, непонятно пойти в церковь одному, стать в сторонке, поплакать, умилиться, – ему это дико. С гимназистом такая вещь возможна, но не с семинаристом. Буква убивает», – добавил отец Варсонофий.

29 января 1908 года, в день, когда празднуется память священномученика Игнатия Богоносца, Николая и его брата Ивана одели в послушническую одежду. Вручая им четки, игумен Варсонофий сказал: «Вот вам оружие, нещадно бейте им невидимых врагов. Прежде всего имейте всегда страх Божий, без него вы ничего не достигнете. Теперь для вас начинается новая жизнь. Хоть вы и жили в скиту, да все было не то. Теперь везде идет разговор у бесов: “Были почти наши, теперь пришли сюда спасаться – как это можно?” Но не бойтесь».

Давая наставление и благопожелания послушнику Николаю, отец Варсонофий сказал: «Вообще постарайтесь еще при моей жизни утвердиться здесь. А то, что будет после меня, неизвестно. Я молю Бога, чтобы мне протянуть еще полгода или год, чтобы вас укрепить».

Николай поведал старцу смущающие его мысли, будто современное монашество уклонилось от своих идеалов. Старец ответил на это: «Да, да, уклонилось. Однако диаволу и это [монашество] не очень нравится, коли он так восстает против современного монашества. Этим монашеством держится весь мир. Когда монашества не будет, то настанет Страшный Суд».

Милостью Божией Николай сразу оторвался от мира. У него не пошло в ход и не стало развиваться мирское умонастроение, как бывает, когда новопоступивший послушник начинает интересоваться происходящими в монастыре внешними событиями, сначала слухом, а потом уже внутренне, в помыслах обсуждать, кто каков и какой жизнью живет, и, будучи еще не укреплен на поприще мысленной брани, побеждается натиском помыслов, которые в конце концов обращаются в бурю возрастающими в сердце страстями. Для послушника – это гибель, а для монастыря – искушение, так как такие умонастроения порождают и общие монастырские нестроения. Из ничего возникают, а потом словно буря какая пронесется над «тихой» обителью. Но Николай знал только свою келью и старца Варсонофия.

В скиту Николай нес послушание в саду, был помощником библиотекаря, но основным его послушанием вскоре стало секретарское, у скитоначальника игумена Варсонофия. Отцу Варсонофию полюбился тихий послушник, и он сказал ему: «С первого же раза я расположился к вам и верую, что сохранится это расположение на все время, которое мне осталось жить... Оставайтесь здесь монахом до конца своей жизни. А основание монашеской жизни – смирение. Есть смирение – всё есть, а нет смирения – ничего нет. Можно даже без всяких дел одним смирением спастись».

С самого начала жизни в Оптиной пустыни Николай по благословению старца Варсонофия взял себе за правило вести дневник. 17 марта 1908 года он записал: «Свободного времени очень мало, так что все время теперь, с начала поста, я прохожу послушание помощника библиотекаря, а в библиотеке сейчас очень много дела.
Вот как Господь подкрепляет меня, недостойного: совершенно не тягощусь постом и даже лучшей пищи не желаю; бывают помыслы о прежнем, да это так, мимолетно, даже не беспокоит... Стараюсь слушать службу, хотя это далеко не всегда удается, обыкновенно бываю очень рассеян за службой.

Прежде я ругал монахов, а теперь, когда сам живу в монастыре, вижу, как трудно быть истинным монахом. И живу я как в миру, ничуть не изменился: все страсти, все пороки, грехи, остался таким же развращенным, страстным человеком – только живу в келии, в скиту, а не в миру. И не стал сразу ангелом, чего я требовал прежде от всякого монаха без разбора, молодой ли он или старый и сколько живет в монастыре, и не желал ничего принимать в соображение. Теперь я начинаю понимать, что практическое знание, собственно, только и имеет смысл. Очень легко разглагольствовать и очень трудно “дело делать”».

А приблизительно через год он записал: «Все мои познания приобретены в скиту, вся формировка в нечто определенное моих убеждений и понятий произошла здесь, в скиту. Здесь, в скиту, я приобрел более, чем за всю мою жизнь в миру, более, чем в гимназии и университете. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что там я почти ничего не получил, хотя в миру от рождения прожил 19 лет, а в скиту не живу еще и года».

Достигнув сам значительных духовных высот, отец Варсонофий чувствовал себя одиноким даже и в единомысленном монашеском обществе, тем более что ему пришлось жить в то время, когда в Оптиной начались нестроения и распри, и потому беседы со смиренно и искренно настроенным послушником, жаждавшим научения и спасения, явились и для самого старца большим утешением; несмотря на различие в возрасте и опыте, у них были одинаковые духовные устремления, и между ними сложились близкие, почти дружеские отношения.

30 января 1909 года Николай записал в дневнике: «Батюшка во время разговора первый раз назвал меня своим сотаинником. Я этого не ожидал и не знаю, чем мог это заслужить. Спаси, Господи, Батюшку. Я все более и более начинаю видеть, что Батюшка – великий старец. И, к моему сожалению, Батюшка все чаще и чаще говорит о своей смерти, что дни его “изочтени суть”...»

Подходило время, когда Николая могли призвать на военную службу, и он спросил отца Варсонофия, «можно ли молиться, чтобы Господь избавил от военной службы или нет? Батюшка отвечал, что нельзя. “Это надо всецело предоставить воле Божией, ибо прежде всего – это законно. И потом, мы не знаем, будет ли для нас полезно это. Молиться об этом равносильно тому, чтобы молиться об избавлении от послушания. Нет, уж лучше предоставим это воле Божией”».

Во время медосмотра призывников Николай из-за расширения вен на левой ноге был зачислен в ополчение второго разряда, то есть в число тех, кто не служит срочную службу. Вернувшись после медицинской комиссии в скит, он пошел поблагодарить о дарованной ему еще и на будущее время жизни в скиту на могилки старцев; поблагодарив старцев, он встретил отца Варсонофия и сказал: «“Благословите. Не приняли меня”. Батюшка обрадовался, даже несколько раз переспросил. Благословил... Затем обратился к востоку и начал молиться... “Велика милость Твоя, Господи!”».

Надвигалась новая эпоха, в которой все яснее стало ощущаться присутствие зловещего духа антихриста. Во многих охладевала любовь, которая в иных душах едва уже теплилась, подавляясь и угнетаясь плотскими страстями. Сердца стали узки и не вмещали других с их болью и скорбями, и люди стали отдаляться друг от друга, и множество даже и хорошего настроя людей оказывались в одиночестве. Казалось, Дух Божий отходит от мира. Если раньше строительство церковное, «составляемое и совокупляемое посредством всяких взаимно скрепляющих связей, при действии в свою меру каждого члена, получало приращение для созидания самого себя в любви» [Еф. 4, 16], то теперь и оно почти замерло с отсутствием внутреннего духовного роста каждого. Из церковного общества стал исчезать дух самопожертвования и самоотверженности. Мало кто уже хотел быть приглашенным пройти с кем-то поприще, чтобы затем идти с ним и два. Изменялось само представление о смысле жизни и важности осознания ее смысла, содержание жизни стало уходить на периферию – во внешние дела, и потому в сердцах самих людей все утолщалась стена между этой временной жизнью и вечной, люди как бы теряли вход во врата вечной жизни, переставали ориентироваться в духовных вопросах и все более становились лукавыми чадами века сего, отчего сами становились глубоко несчастны и оттого часто мстительны.

«Я совершенно один... а силы слабеют... – пожаловался как-то старец послушнику. – Мы, я и Батюшка[e]... все вместе делали, друг друга утешали в скорбях. Приду, да и скажу: “Батюшка... тяжело что-то”. – “Ну что там, тяжело? Теперь все ничего. А вот придут дни...” Да, а теперь-то они и пришли, – монахов много, много хороших, а утешить некому. Теперь я понял, что значит: “Придут дни”...»

«19 февраля Батюшка сказал мне, – записал Николай в дневнике: “Я вам, брат Николай, не раз уже говорил и еще скажу: приходит мне мысль все бросить, уйти в какую-нибудь келию. Страшно становится жить, брат Николай, страшно. Только боюсь сам уйти, а посоветоваться не с кем. Если бы жив был отец Варнава[f], то поехал бы к нему, но и его уже нет. А сам – боюсь. Боюсь, как боится часовой уйти с поста, – расстреляют. В таком положении начинаешь понимать слова пророка Давида: “Спаси мя, Господи!..” Если взять только эту часть фразы, то само собой разумеется, что никто не хочет погибели и не говорит: “Погуби меня, Господи”. Все и всегда могут сказать: “Спаси мя, Господи”. Но он прибавляет далее: “Яко оскуде преподобный” [Пс. 11, 1]. Не к кому обратиться, – Господи, спаси мя. Только теперь мне становится понятным, отчего бежали святые отцы от мира, именно бежали... Хотелось бы и мне убежать в пустыню...”
Незадолго до этого, как-то вечером, Батюшка сам, не по моему вопросу, а сам начал говорить: “Прежде я не понимал, что делается в миру, а теперь, когда приходится мне сталкиваться с ним, он поражает меня своей крайней сложностью и безотрадностью. Правда, бывают радости, но они мимолетны, мгновенны. Да и какие это радости? Самой низшей пробы... А у нас – блаженство, даже немножко как бы похоже на рай. Бывают, конечно, и скорби, но это временно... Хорошо, кто заботится о внутренней, созерцательной жизни, ибо она даст ему все”».

Отец Варсонофий говорил послушнику Николаю: «Всякому человеку нужно претерпеть время искушений и борьбы – тяжелое болезненное состояние. Про эти муки говорится в псалме: “Объяша болезни яко раждающия” [Пс. 47, 7], – и далее: “...и изведе мя на широту” [Пс. 17, 20]... Так и всякий человек, рождаясь духовно в новую жизнь, испытывает болезнь, пока еще не вышел на широту. Кто не испытал этих болезней, рождающих в миру, до монастыря, то ему необходимо испытать их в монастыре. И вам это предстоит, ибо вы не испытали этого в миру...

Вот видите, через какие горнила приходится проходить монаху на иноческом пути с начала до конца. И вот тут-то и нужна молитва Иисусова, и без нее ни одна душа не выдержит. Пока я жив, сколько уж продержит меня Господь, – вам ничего, а когда меня не будет, вы будете предоставлены самому себе. Поэтому теперь запасайтесь терпением заранее. А созерцанием всего этого не смущайтесь и не унывайте. Раскройте преподобного Феодора Студита и увидите, что все это и тогда было. А теперь научайтесь терпению».

«Неоднократно приходилось... слышать от Батюшки, – записал Николай в дневнике, – как он говорил и мне и другим: “Лицемерие, двойственность, лукавство вообще погрешительны, а на монашеском пути это – прямая погибель. Надо твердо идти по пути, никуда не сворачивать, не служить и нашим и вашим...”».

Часто отец Варсонофий беседовал с послушником Николаем о молитве Иисусовой, справедливо полагая, что она основное и самое надежное средство борьбы с врагом рода человеческого, и однажды спросил: «Какой признак Промысла Божия о человеке?» Николай не сумел ответить, и отец Варсонофий сказал: «Непрестанные скорби, посылаемые Богом человеку, суть признаки особого Божия промышления о человеке. Смысл скорбей многоразличен: они посылаются для пресечения зла, или для вразумления, или для большей славы...» Затем он стал говорить о молитве: «Ее начало – тесный путь. Но приобретение внутренней молитвы необходимо... Внешняя умная молитва недостаточна, ибо она бывает [и] у человека, в котором присутствуют страсти. Одна умная недостаточна, а внутреннюю получают весьма немногие. Вот некоторые и говорят: “Какой же смысл творить молитву? Какая польза?” Великая! Ибо Господь, давая молитву молящемуся, дает человеку молитву или перед самой смертью, или даже после смерти. Только не надо ее оставлять”».

Старец Варсонофий хотел, чтобы осознанием важности и значимости молитвы Иисусовой проникся и послушник; беседуя с ним, старец сказал: «Да, я занимался молитвой Иисусовой; дело шло, молитва начинала у меня разгораться... Но настоятельство у меня отняло ее... Молитва чуть дышит... Вот я часто задаю себе этот вопрос: “Что – выиграю я на этом своем посту или проиграю?” Да, скажу я вам, враг вам все даст, что хотите: иеромонашество, власть, настоятельство, даже патриаршество, – но только не даст молитвы Иисусовой. Сколь она ему ненавистна! Все даст, только не ее...»

Как-то Николай записал в дневнике: «Вчера Батюшка говорил, что до страшных времен доживем мы, но что благодать Божия покроет нас. Это Батюшка сказал под впечатлением разговора о новейших изобретениях, которые, имея как бы и добрые стороны, всегда оказываются вредными более, нежели полезными, и даже, можно сказать, суть просто зло».

В Великую Пятницу 16 апреля 1910 года вместе с другими послушниками Николай был пострижен в рясофор. После пострига все пошли в келью к отцу Варсонофию, и он сказал новопостриженным: «Прежде я говорил вам и теперь повторяю: смирение – всё. Есть смирение – всё есть, нет смирения – ничего нет. Вы получили рясофор. Это не есть какое-либо повышение, как например в миру, когда дают повышение, назначая в офицерский чин и прочее. И там получивший считает своим долгом гордиться своим повышением, а у нас не так. На монашеском знамени написаны слова: “Кто хочет быть большим, да будет всем слуга” [Мф. 20, 26; Мк. 9, 35; 10, 43]. Смиряйтесь и смиряйтесь... Теперь вас более будет утешать благодать Божия, но и враг будет озлоблять».

В феврале 1912 года смута в Оптиной и попытки светского общества убрать игумена Варсонофия из скита завершились указом Синода о назначении его настоятелем расположенного вблизи города Коломны Старо-Голутвина монастыря с возведением в сан архимандрита. Последовавший за этим протест братии был оставлен без внимания. Через год старец Варсонофий скончался.

24 мая 1915 года Николай был пострижен в мантию и наречен Никоном в честь мученика Никона; 10 апреля 1916 года он был хиротонисан во иеродиакона, а 3 ноября 1917 года – во иеромонаха.

В 1917 году к власти пришли безбожники, и началось время беспощадных гонений на Русскую Православную Церковь. «В феврале 1918 года небольшой отряд красноармейцев прибыл в Оптину пустынь, грубо и бесцеремонно солдаты произвели осмотр монастыря и скита. Тогда же была сделана опись всего церковного имущества обители, включая богослужебные сосуды, иконы... 26 июня 1918 года был конфискован монастырский дом и другие постройки при мельнице на реке Другузне. 23 июля 1918 года иеромонах Никон (Беляев), по благословению настоятеля проводивший переговоры с представителями советской власти, доложил епископу Феофану (Тулякову)[g] о планируемой конфискации всех без исключения лошадей и что цель конфискации вовсе не нужды армии, как об этом заявляется, а расформирование монастыря. К 10 августа было решено удалить из Оптиной всех монахов. В монастырской гостинице на двери одной из комнат уже висела вывеска “Козельский Уездный Военный Комиссар”. Среди козельских комиссаров обсуждался вопрос о том, что нужно предложить всем монахам остричь волосы и поступить на светскую службу. 5 августа 1918 года уездный Комиссариат Социального Обеспечения потребовал от монастыря предоставить два корпуса для размещения в них детского приюта и богадельни.

Чиновники из учреждений советской власти, расположенные к обители, в частных разговорах неоднократно советовали братии для спасения монастыря и его хозяйства зарегистрироваться в качестве трудовой общины или артели».

В 1919 году Оптинский монастырь был преобразован в племенное хозяйство, которое возглавил один из монастырских послушников. Новообразованное хозяйство пользовалось по договору всеми постройками монастыря, кроме хибарок старцев и библиотеки, после его ликвидации все монастырские постройки поступили в ведение музея. При музее был устроен кожевенный завод и деревообрабатывающие мастерские, в которых трудилось около тридцати монахов и послушников. В мае 1919 года заведующим музеем был временно назначен иеромонах Никон.

30 сентября 1919 года власти арестовали часть братии Оптиной пустыни и священников, служивших в храмах Козельского уезда, среди них был арестован и отец Никон.

Настоятель Оптиной пустыни архимандрит Исаакий[h] писал 3 октября епархиальному архиерею: «...местные власти произвели обыск в помещениях Преосвященного епископа Михея, казначея иеромонаха Пантелеимона и письмоводителя иеромонаха Никона. После обыска названные лица были арестованы и отправлены в козельскую тюрьму, а помещения их на другой день были запечатаны теми же властями...»

Описывая условия их содержания, настоятель писал 23 октября: «...заключенным в козельскую тюрьму Преосвященному епископу Михею и иеромонахам Пантелеимону и Никону ежедневно доставляется пища и другое необходимое, чего они попросят, в том числе и книги для чтения. Их навещают близкие, а однажды по их просьбе посылался в тюрьму иеромонах со Святыми Дарами, и заключенные приобщались Святых Таин...» После непродолжительного заключения в козельской тюрьме власти 17 ноября того же года освободили узников.

13 марта 1920 года командир 10-й бригады вооруженной охраны Асенаймер и помощник губернского военного комиссара Алмазов арестовали группу священнослужителей, монахов и мирян, имевших отношение к Оптиной пустыни, и среди них отца Никона. Было постановлено: «Во избежание побега... заключить в губернскую тюрьму... до выяснения личностей и состава преступления».

Личность отца Никона была вскоре выяснена, но никаких доказательств его контрреволюционной деятельности найдено не было, и 17 марта того же года Калужская Губчека распорядилась освободить его.

В 1920 году в музей прибыла ликвидационная комиссия, которая составила акт о передаче всего имущества монастыря Главмузею. В июле того же года часть церковного имущества была передана религиозной общине. В это время в Оптиной из насельников монастыря организовалось садово-огородное товарищество.

В 1922 году ликвидационная комиссия удалила из монастыря бóльшую часть монахов, и с этого времени Оптина пустынь поступила в особое ведение ОГПУ: туда был направлен его представитель для постоянного наблюдения, у него хранились ключи от всех монастырских помещений, кроме церквей и музея.

9 марта 1920 года скончался скитоначальник схиигумен Феодосий, 30 июля 1922 года скончался иеросхимонах Анатолий (Потапов)[i], зимой того же года был арестован старец Нектарий[j], который благословил своих духовных детей обращаться к иеромонаху Никону; с этого времени отец Никон стал принимать на исповедь народ, продолжавший по-прежнему ехать в Оптину за духовным окормлением.

Осенью 1922 года отец Никон писал матери: «Христос посреде нас, дорогая мамаша. Мира и радования о Господе Иисусе усердно тебе желаю и прошу твоих святых молитв и родительского благословения.

О себе что писать мне? Я жив и здоров, нужд никаких особых не имею, необходимое все получаю, тружусь несколько в письмоводстве, много занят бываю различными делами по обители или, вернее, делами, касающимися вообще нашего общего жития, пою на клиросе и, наконец, служу, предстоя престолу Божию во святом алтаре.

Что касается моей внутренней жизни и по келье, и по душе, то это далеко не всем можно знать. Келия моя в длину имеет пять аршин, в ширину три аршина шесть вершков в одно окно. Келия для меня дороже всяких пышных домов и чертогов.

Что касается условий нашего общего жития, то это дело сложное и вместе очень простое: сложное, ибо трудно изложить на бумаге все, что сейчас представляет бывший монастырь, и все, что мы переживаем и предпринимаем, – простое, ибо, “аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущие”, по псаломскому слову (Пс. 126, 1). Да, нужно принимать меры возможные, подсказываемые здравым разумом и не противные духу христианского и иноческого жития, но, принимая их, успеха ожидать должно всецело от руки Господней.

Гордость человеческая говорит: мы сделаем, мы достигнем, – и начинаем строить башню Вавилонскую, требуем от Бога отчета в Его действиях, желаем быть распорядителями вселенной, мечтаем о заоблачных престолах, – но никто и ничто не повинуется ей, и бессилие человека доказывается со всею очевидностью горьким опытом. Наблюдая опыт сей из истории и древних, давно минувших дней, и современных, прихожу к заключению, что непостижимы для нас пути Промысла Божия, не можем мы их понять, а потому необходимо со всем смирением предаваться воле Божией.

Затем второе: никто и ничто не может повредить человеку, если сам себе он не повредит; напротив, кто не уклоняется от греха, тому и тысяча спасительных средств не помогут. Следовательно, единственное зло есть грех: Иуда пал, находясь со Спасителем, а праведный Лот спасся, живя в Содоме. Эти и подобные этим мысли приходят мне, когда поучаюсь я в чтении святых отцов и когда гляжу умственно на окружающее.

Что будет? Как будет? Когда будет? Если случится то и то, куда приклониться? Если совершится то и то, где найти подкрепление и утешение духовное? О, Господи, Господи! И недоумение лютое объемлет душу, когда хочешь своим умом все предусмотреть, проникнуть в тайну грядущего, не известного нам, но почему-то страшного. Изнемогает ум: планы его, средства, изобретаемые им, – детская мечта, приятный сон. Проснулся человек – и все исчезло, сталкиваемое суровой действительностью, и все планы рушатся. Где же надежда? Надежда в Боге.

Господь – упование мое и прибежище мое. В предании и себя и всего воле Божией обретаю мир душе моей. Если я предаю себя воле Божией, то воля Божия и будет со мной совершаться, а она всегда благая и совершенная. Если я Божий, то Господь меня и защитит, и утешит. Если для пользы моей пошлется мне какое искушение – благословен Господь, строящий мое спасение. Даже при наплыве скорбей силен Господь подать утешение великое и преславное... Так я мыслю, так я чувствую, так наблюдаю и так верую.

Из этого не подумай, что я много пережил скорбей и испытаний. Нет, мне кажется, что я еще не видал скорбей. Если и бывали со мной переживания, которые по поверхностному взгляду на них по всей видимости казались чем-то прискорбным, то они не причиняли мне сильной сердечной боли, не причиняли скорби, а потому я не решаюсь назвать их скорбями. Но я не закрываю глаза на совершающееся и на грядущее, дабы уготовить душу свою во искушение, дабы можно было мне сказать псаломскими словами: “Уготовихся и не смутихся”.

Я сообщал тебе, что у нас было следствие, ревизовали дела нашего Товарищества. Это следствие не кончено еще, суда еще не было. Когда будет суд и чем он кончится – Бог весть. Но, несомненно, без воли Божией ни со мной в частности, ни вообще с нами ничего совершиться не может, и потому я спокоен. А когда на душе спокойно, тогда чего же еще искать?

Сейчас я пришел от всенощной и заканчиваю письмо, которое начал еще перед всенощной. Господи, какое счастье. Какие чудные глаголы вещаются нам в храме. Мир и тишина. Дух святыни ощутительно чувствуется в храме. Кончается служба Божия, все идут в дома свои. Выхожу из храма и я.

Чудная ночь, легкий морозец. Луна серебряным светом обливает наш тихий уголок. Иду на могилки почивших старцев, поклоняюсь им, прошу их молитвенной помощи, а им прошу у Господа вечного блаженства на небе. Могилки эти много вещают нашему уму и сердцу, от этих холодных надгробий веет теплом. Пред мысленными взорами ума встают дивные образы почивших исполинов духа.

Эти дни я неоднократно вспоминал Батюшку Варсонофия. Мне вспоминались его слова, его наставление, данное мне однажды, а может быть, и не однажды. Он говорил мне: “Апостол завещает: “Испытывайте себя, в вере ли вы” , – и продолжал: – смотрите, что говорит тот же Апостол: “Течение скончах, веру соблюдох, а теперь мне готовится уже венец” . Да, великое дело – сохранить, соблюсти веру. Поэтому и я вам говорю: испытывайте себя, в вере ли вы. Если сохраните веру, можно иметь благонадежие о своей участи”. – Когда все это говорил мне почивший старец... я чувствовал, что он говорит что-то дивное, высокое, духовное. Ум и сердце с жадностью схватывали его слова. Я и прежде слышал это апостольское изречение, но не производило оно на меня такого действия, такого впечатления.
Мне казалось: что особенного – сохранить веру? Я верую, и верую по‑православному, никаких сомнений в вере у меня нет. Но тут я почувствовал, что в изречении этом заключается что-то великое, что действительно велико – несмотря на все искушения, на все переживания житейские, на все соблазны – сохранить в сердце своем огонь святой веры неугасимым, и неугасимым даже до смерти, ибо сказано: “Течение скончах”, т.е. вся земная жизнь уже прожита, окончена, уже пройден путь, который надлежало пройти, я уже нахожусь на грани земной жизни, за гробом уже начинается иная жизнь, которую уготовала мне моя вера, которую я соблюл. “Течение скончах, веру соблюдох”. И заповедал мне дивный старец проверять себя время от времени в истинах веры православной, чтобы не уклониться от них незаметно для себя. Советовал, между прочим, прочитывать “Православный Катехизис” митрополита Филарета и познакомиться с “Исповеданием веры Восточных Патриархов”.

Ныне, когда поколебались устои Православной Российской Церкви, я вижу, как драгоценно наставление старца. Теперь как будто пришло время испытания: в вере ли мы. Ведь надо знать и то, что веру соблюсти может тот, кто горячо и искренно верит, кому Бог дороже всего, а это последнее может быть только у того, кто хранит себя от всякого греха, кто хранит свою нравственность. О, Господи, сохрани меня в вере благодатию Твоею.

Мысль о возможности сохранения веры лишь при доброй нравственности не моя, это учение и Евангельское и святоотеческое».

Всецело обязанный старцу Варсонофию, отец Никон уже после смерти старца стал говорить и проповеди благодаря ему. Он вспоминал: «...Покойный ныне отец протоиерей просил меня однажды Великим постом отслужить за него позднюю литургию в соборе. Я с радостью согласился. Была пятая неделя святого поста.

В свое время я начал служение литургии и спокойно служил. Настало время чтения святого Евангелия. Вручив святое Евангелие для чтения иеродиакону, я, по обыкновению стоя у горнего места за престолом, приготовился внимать Божественным глаголам живота вечного. И вот диакон зачитал:

“Се восходим во Иерусалим, и Сын Человеческий предан будет архиереом и книжникам, и осудят Его на смерть, и предадут Его язычникам: и поругаются Ему, и уязвят Его, и оплюют Его, и убиют Его: и в третий день воскреснет” [Мк. 10, 33-34].

Грешное мое сердце затрепетало во мне. Мне живо вспомнилось то, что было уже много лет назад. Мне вспомнился скит, наш тихий скит, духовно воспитавший нас. Мне вспомнился почивший наш старец, дорогой старец, отец и наставник, окрылявший нас, старавшийся посеять в сердца наши благие семена духовной жизни и монашества, вникавший в смысл Священного Писания и понимавший его духовное, таинственное значение. Мне вспомнилось, как однажды в пятое воскресенье Великого поста после литургии, придя в свою келью, он вопросил меня, обратил ли я внимание на то, какое читалось за литургией Евангелие, и, указывая на слова: “Се восходим во Иерусалим и предан будет Сын Человеческий... и поругаются Ему, и уязвят Его, и оплюют Его...”, – сказал: “Вот степени восхождения в Горний Иерусалим, их надо пройти. На какой степени находимся мы?..” Внимая словам старца, слагая их в сердце своем, я молчал. И вот, не помню теперь через сколько дней, а может быть и часов, настоятель объявил старцу о переводе его из скита в Московскую епархию. Великую скорбь причинило это старцу. Ведь скорбью надо считать не то, что по внешности переживает человек, а то, насколько попускается ему Богом быть удрученным от этого переживания, причиняющего ему и сердцу его скорбь и страдание.

Старец воистину тогда страдал. Делясь со мною скорбию своею, однажды он сказал мне, что от великой внутренней борьбы и скорби он боится сойти с ума. И ему, и нам было вполне понятно, что такое распоряжение высшего начальства было для старца наказанием, что оно устроено его недоброжелателями, что имели тут место и клевета, и человекоугодие, и ложь, и многое другое, о чем кратко невозможно написать.

Действительно – и поругались над старцем, и уязвили его, и оплевали его (нелепые клеветы и сплетни около его имени, обвиняли его даже в ереси и хлыстовстве), и убили его, ибо от всех скорбей и переживаний и в последние дни пребывания в скиту, и на месте нового служения подорвалось его здоровье старческое, и без того уже слабое, и он ровно через год скончался.

Ответ был утвердительный, и я по окончании литургии вышел и сказал мое первое слово. Я умолчал о старце и всех воспоминаниях моих, я стал изъяснять смысл прочтенного Евангелия, святые слова которого наполняли мою душу».

В 1923 году из монахов и послушников монастыря была организована сельскохозяйственная артель. В том же году инспектор труда по поручению Козельского уездного исполнительного комитета пытался в судебном порядке оспорить законность сельскохозяйственной артели, состоящей из монашествующих, но ему это не удалось – суд постановил прекратить дело. И уже без суда, в том же 1923 году сельскохозяйственная артель властями была закрыта и все имущество передано музею, при котором осталась лишь небольшая часть монахов, остальным было велено уходить. Для богослужений был оставлен Казанский храм. На праздник Преображения Господня в 1923 году и этот храм был закрыт. «Братия в Оптиной была предупреждена об этом заранее, и сразу после полуночи 6 (19) августа была отслужена последняя Божественная литургия». Отслужив литургию, архимандрит Исаакий сказал иеромонаху Никону: «Отец Никон, мы уходим, а ты останься, ведь сюда будут приходить богомольцы, надо, чтобы была служба, и надо их принять, а иеродиаконом останется отец Серафим[k]».

После этого богослужения проводились еще «в течение года в келиях больницы и церкви преподобного Илариона Великого». Однако все чувствовали, что близок час полного изгнания службы Божией из Оптиной пустыни.

В это время на отца Никона легли все заботы о приходящих в обитель: народ не верил, что в одночасье мог исчезнуть столь славный источник духовного утешения и просвещения – и по-прежнему шел в Оптину за советом. И отец Никон от переутомления тяжело заболел. А люди шли к нему, как раньше к оптинским старцам. Когда он был в силе, то принимал их в постели, причем люди начинали приходить с раннего утра.
Когда здоровье его поправилось, он даже стал посещать христианские общины, которых тогда много образовалось в Козельске – из шамординских монахинь и вообще из искавших спасительного монашеского пути.

«Придя к нам, – вспоминала монахиня Амвросия (Оберучева), – он обыкновенно молился вместе с нами перед образом и, преподав нам мир и благословение, садился, а мы вокруг него, и начиналась духовная беседа... К этому времени приходили еще другие сестры... всем... хотелось духовной беседы, у многих были различные недоумения по поводу того, как устроить свою жизнь, где жить. И духовные вопросы: как быть с мыслями, которые делают молитву рассеянной?

На это батюшка отвечал: “Мимолетные мысли, к которым сердце не прилепляется, быстро проходят, как калейдоскоп. Ум наш, как жернов, никогда не останавливается, все время занят. Это не наша вина, но от нашего естества, и эти мысли не надо считать своей неотъемлемой собственностью: не может один и тот же ум и славословить Бога, и хулить. Поэтому не обращай внимания на них, выбрасывай их как сор, как нечто постороннее. Но вот когда заметишь, что какая-нибудь одна мысль долбит постоянно и сердце к ней прилепляется, вот тогда это ужасная опасность. Скорее надо бороться, чтобы выбросить ее, – молитвой Иисусовой прогоняй, а если все же не в силах, исповедуй старцу. Надо знать, чтóтебя борет более всего, – с тою страстью и бороться надо особенно. Надо ежедневно проверять свою совесть. Если стараешься даже не останавливаться на мыслях, но они меняют настроение, значит, доходят до сердца: “От сердца помышления злая” [Мф. 15, 19; Мк. 7, 21]…”

Одна монахиня очень боялась, чтобы я[l]... сказала ей о смерти, если она будет плоха. На это батюшка сказал: “Боязнь смерти – от бесов, это они вселяют в душу такой страх, чтобы не надеяться на милосердие Божие... Врач должен предупредить больного о приближающейся смерти. Если даже не желает больной и высказывает свой страх, не хочет, чтобы с ним говорили о смерти, – должно предупредить”.

Одна сестра... говорила: “Мне хочется дожить до того времени, чтобы встретить Господа”. – “Не надо, – говорил батюшка, – греховно желать до пришествия антихриста дожить. Такая скорбь будет тогда – как сказано, праведник едва спасется [Мф. 24, 21-22; Мк. 13, 19-20]. А желать и искать страданий опасно и греховно: это бывает от гордости и неразумия, а когда постигнет искушение, человек может и не выдержать”».

15 июня 1924 года после всенощной отец Никон сказал: «Поздравляю вас с праздником. Бог дал, отслужили мы с вами еще раз всенощную; быть может, в последний раз, а может быть, и не в последний... Может, Господь приведет нас еще когда-нибудь собраться вместе и помолиться...

Но так или иначе, а возможно, что нам придется разлучиться и разойтись в разные стороны... Может быть, вы и будете иметь возможность видеть меня и бывать у меня в Козельске, хотя, вероятно, и не так удобно и не так часто.

Но это не так важно. Ведь духовный отец нужен для чего? Чтобы при помощи его незаблудно шествовать и достигать Царства Небесного, а для этого необходимо главным образом исполнять на деле наставления, советы и указания духовника, жительство свое проводить благочестиво...

В церкви часто поют, вы, вероятно, не раз слышали: “Праведник от слуха зла не убоится” [Пс. 111, 6-7], – если же мы боимся, беспокоимся и смущаемся, еще только слыша о хотящих прийти напастях, о грядущих бедствиях и зле, то этот страх наш изобличает нас в том, что мы далеко не праведники, а грешники, и потому должны смиряться. Если же мы приобретем кротость, будем смиренны, если мир будет в сердцах наших, то тогда исполнится следующее: “Посему узнают вси, яко ученицы Мои есте, аще любовь имате между собою” [Ср. Ин. 13, 35]. Имейте любовь, уступайте друг другу, воздавайте одна другой честь, не себе угождайте, будьте в любви, деточки мои возлюбленные...»

Отец Никон стал всех благословлять, некоторые плакали, и он тогда ласково сказал: «Вот, чудесненькие, ведь я – монах, я давал обет терпеть всякое озлобление и укоризну, поношение и изгнание, и если сие сбывается, если сие терплю, то радоваться подобает – так совершается чин пострижения на деле, и не унывать надо, а вы слюни распускаете... Сказано: “Радоватися подобает, егда во искушения впадаете различные” [Ср. Иак. 1, 2]... Помню, когда я был еще Николаем, батюшка отец Варсонофий сказал надо мною молитвенно такие слова: “Господи, спаси сего раба Твоего. Буди ему Помощник. Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта...”».

«Местная власть выпустила предписание с требованием удалиться всем монашествующим из Козельска. Многие подчинились этому приказу, но все-таки некоторая часть монахов и послушников, около пятидесяти человек, осталась в городе. Братия в священном сане служили в храмах города и ближайших окрестностях. Здесь же, в Козельске, тогда поселилось около двухсот монахинь из разоренной Шамординской пустыни и других обителей. Монахи и монахини продолжали нести свое послушание: пели на клиросах, прислуживали в церквях. Многие, чтобы как-то существовать, подрабатывали различными ремеслами. Монахини продавали свое рукоделие».

Монастырь был окончательно закрыт. Отец Никон перебрался в Козельск и поселился на квартире, где уже жил оптинский монах Кирилл (Зленко). Здесь отец Никон стал принимать духовных детей, навещал монахинь Шамординского монастыря, которые расселились небольшими общинами по квартирам, вел с ними духовные беседы, отвечал на их вопросы и как-то во время беседы сказал: «Духовный отец только, как столп, указывает путь, а идти надо самому. Если отец духовный будет указывать, а ученик сам не будет двигаться, то он никуда не уйдет, а так и сгниет у этого столпа».

Служил отец Никон в Козельске в соборе. В его обязанность входило вести отношения с администрацией музея, образовавшегося на территории Оптиной пустыни, и он старался сохранить все, что возможно, из книг и церковного имущества. Многое музей из монастырского имущества по распоряжению властей распродавал с торгов, в частности священнические облачения, и отец Никон выкупал их для духовенства, приезжавшего из самых разных концов страны; он купил облачения для протоиереев Петра Павлушкова[m], Петра Чельцова[n] и Иоанна Речкина[o].

В день памяти своего святого покровителя мученика Никона, 28 сентября 1925 года, отец Никон сказал своим духовным детям: «Сказано в Евангелии: “И вы же свидетельствуете, яко искони со Мною есте” [Ин. 15, 27]. Обратите внимание на эти слова и вникните в их смысл. Потому и свидетельствовали о Господе Иисусе святые апостолы, а за ними святые мученики и вообще святые угодники Божии, что они, как говорит Сам Христос, искони, то есть всегда, были с Господом. Они всегда неразлучно пребывали с Господом, всегда они хранили усердно Его святые заповеди, всегда памятовали о Нем, во всем всегда творили Его святую волю. И если мы всегда будем с Господом, то и мы будем иметь силу и мощь свидетельствовать о Нем, и мы будем иметь мужество, твердость и крепость исповедовать Его, и исповедовать не только языком, но и самою жизнью своею. Будет дана и нам благодать благодушно переносить всякое злострадание, всякую тяготу и превратность жизни ради Господа нашего Иисуса Христа...

Так вот, старайтесь всегда быть с Господом и тогда сможете быть исповедниками Христовыми, будете свидетельствовать о Нем так же твердо, так же безбоязненно, так же чудесно, как свидетельствовали святые апостолы, святые мученики и все святые. Вот вам назидание. Будьте всегда с Господом, имейте память Божию, бойтесь отогнать от себя помощь Божию какими-либо грехами или помыслами греховными. Бойтесь оставаться без Господа».

Беседуя с монахинями в день праздника Святой Троицы, отец Никон сказал: «Скорби иноков последнего времени утонченны, то есть при поверхностном взгляде на них нельзя признать их скорбями. Но это лишь злохитрость врага нашего... Искушения явные, грубые и жестокие возбуждают в человеках пламенную ревность и мужество к перенесению их... Враг заменил грубые искушения слабыми, но утонченными и действующими очень сильно. Они не вызывают из сердца ревности, не возбуждают его на подвиг, но держат его в каком-то нерешенном положении, а ум в недоумении. Они томят, постепенно истощают душевные силы человека, ввергают его в уныние, в бездействие и губят, соделывая жилищем страстей по причине расслабления, бездействия и уныния.

Это выражается тем, что ожидают чего-то лучшего, говорят: вот тогда и будем поститься и молиться, когда откроют монастыри и храмы. Но Господь обещал, что если мы покаемся, будут нам прощены грехи, а о том, что мы доживем до завтрашнего дня, нам не обещано.

Поэтому мы должны при всяких условиях, благоприятных и неблагоприятных, стараться жить по заповедям Божиим, исполнять обеты монашеские и особенно помнить слова: “Се время благоприятно, се день спасения” ».

Отец Никон вел обширную переписку с рассеянными по стране оптинскими монахами. В июне 1927 года, отвечая на просьбу иеромонаха Варсиса (Виноградова) найти для прихода иеродиакона, он написал: «Просьбу о диаконе я не имею возможности исполнить. Прежде всего, их нет. Я сам нуждаюсь для собора нашего в диаконе... Кроме того, я против того, чтобы посылать наших братий на приходы: их осталось так мало у нас, и мне жалко, когда уходят последние, да и им самим не полезна жизнь в совершенно мирской обстановке, вдали от своих отцов духовных и братий. Поэтому прошу простить за таковой мой ответ.

Всегда молюсь о тебе и желаю тебе всякого благополучия. О том, что будет и с нами и с Церковью, предадим всё воле Божией. А газет советую не присылать, монахам читать их погрешительно, а пользы никакой нет. Да этого добра и в Козельске много. Сколько я могу усмотреть, никогда не совершается так, как думают и предполагают люди, а делается все так, как Богу угодно по Его непостижимому для нас плану».

Всякую значительную группу монахов или духовенства окружали в те времена осведомители. Одни, как специальный осведомитель по кличке Майский[p], регулярно сообщали сведения в ОГПУ, на основании которых преследовались и арестовывались монахи, – таких ОГПУ всецело поддерживало: уполномоченный ОГПУ по Козельскому уезду Блинов, ходатайствуя о восстановлении осведомителя Майского в гражданских правах, писал: «...из него будет ценный работник по нашей линии... прошу... для него выделить 15‑20 рублей, так как он в данное время безработный и живет впроголодь».

Другие давали подписку служить осведомителями, захваченные ложными соображениями или в момент малодушия, тем самым проявив слабость веры, как живший вместе с отцом Никоном рясофорный монах Кирилл (Зленко), который, однако, придя в себя, категорически отказался предавать и был арестован.

Третьи, кто шел в монастырь не для монашеской жизни и не ради Христа, как иеромонах Гурий (Ежов), столкнувшись с материальными трудностями, сами начинали посылать доносы в ОГПУ.

Иеромонах Гурий в анонимном доносе в Козельское ОГПУ писал: «Товарищ Блинов, советую вам и предуисполкома приобрести яснозоркие очки и присмотреться поприлежнее... и обратить особенное внимание на лица нижеуказанные... Например, кому теперь стал не известен Никон... Беляев, квартирующий в Благовещенской караулке; этот пронырливый пес... добился того, что взял в свои руки собор козельский... удалил из сторожки и насадил вместо бывших сторожих, перловских чернохвосток[q]... квартира Никона является центром политической деятельности...
Товарищ Блинов, Беляев Никон уже проник с ножницами и мантиями монашескими к школьным преподавателям, – обратите внимание, чтобы и в ГПУ не попал стричь... Пора бы уже обратить внимание Ваше, товарищ Блинов... на Беляева Никона, дать по хорошим ножницам и направить в Соловки или еще куда, пусть бы там вели бы себе пропаганду и стригли в монахи буржуазию, а то в Козельске уже квартир для таковых не хватает... Нужно принять еще к сведению то, что вот-вот вспыхнет... ибо все вышеуказанные подпольные агитаторы усиленно проповедуют о скорой перемене власти. Выбирайте одно из двух: или весь Козельск образует из себя монастырь и власти волей-неволей должны уступить и переехать в Сухиничи, или остаться на месте и убрать немедленно подпольных... агитаторов. Я, как усердный гражданин, сделал то, что зависело от меня, то есть поставил зеркало перед вами, – теперь смотрите в него сами... Вам указаны такие элементы, через которых можете ожидать удары во всякое время... Думается, что товарищ Блинов, как энергичный работник, подвинет это дело и приложит старание сбыть ненужный товар в другое место».

ОГПУ быстро выяснило, что автор анонимного доноса – бывший унтер-офицер балтийского флота, проходивший в монастыре послушание в переплетной, иеромонах Гурий (Ежов); уполномоченный ОГПУ по Козельскому уезду Блинов встретился с ним. Тот заверил, что готов подтвердить написанное в доносе официальными свидетельскими показаниями. Однако ОГПУ сочло лучшим приберечь его для иных поручений.

В 1927 году власти в преддверии закрытия всех монастырей в России, еще сохранившихся под видом сельскохозяйственных общин, приняли решение об аресте оптинских монахов, живших в Козельске, и администрации музея, с точки зрения властей не справившейся с задачей прекращения влияния на население известной в духовном отношении обители.

Готовя репрессии, сотрудники ОГПУ составили документ, в котором формулировалась необходимость проведения арестов: «После Октябрьского переворота в 1917 году Оптинский и Шамординский монастыри сохранили свою самостоятельность до 1923 года, – писали они. – В Шамординском монастыре был организован совхоз, где монашки в количестве трехсот человек были как рабочие и под флагом советского хозяйства вели свою монастырскую жизнь по установленному монастырскому правилу. Руководили монашеством старцы Оптинского монастыря – Нектарий, иеромонах Никон Беляев и другие, которые идеологически и практически давали указания в работе обоих монастырей...

Оптинский монастырь считался в дореволюционное время третьей святыней в России. В тот момент, когда совершался Октябрьский переворот... монашество... учтя обстановку, переорганизовалось, и образовался племхоз и совхоз, которые взял под свое покровительство Сухинический сельсоюз... При монастыре образовалась садово-огородная артель из монахов, которая просуществовала до 1924 года; за антисоветскую агитацию была ликвидирована.

После окончательного разгона все главари бывшего монастыря вместе с Никоном Беляевым переселились в город Козельск и окрестные селения, где занялись активной антисоветской агитацией. В местные церкви насажали своих монахов и монашек, из последних составили хоры в церквях и использовали их для своих связей, распространения контрреволюционных слухов и так далее...

Ликвидационная комиссия... ликвидируя окончательно монастырь Оптина пустынь и преследуя защиту интересов усадьбы-музея Оптина пустынь, своим протоколом от 19 июня сего года за № 5, § 3 разрешила условно, впредь до приглашения на службу через биржу труда рабочих, оставить на службе для ведения хозяйства музея и охраны имущества семнадцать человек из монашествующих, персонально указанных в протоколе № 5. Как зав. Музеем-усадьбой, так равно и зав. правлением музея-усадьбы Оптина пустынь с самого начала ликвидации Оптинского монастыря, то есть с 24 марта по данное время – в продолжение около пяти месяцев, не пригласили на службу через биржу труда ни одного лица... При производстве проверки 25 июля установлено проживание в пределах монастыря, с ведома и согласия заведовавших, – пятидесяти трех... монахов и, кроме того, около сорока человек разных лиц, прибывших из разных мест, частью из бывшего Шамординского монастыря, затем из города Белева Тульской губернии... которые вводят уклады монастырской жизни, совершая ежедневно утром и вечером богослужения в оставленной для общины верующих одной церкви... игнорируя тем самым распоряжения советского правительства и приговор Калужского губсуда.

В бывшем монастыре Оптина пустынь сотрудники по-прежнему продолжают священнодействовать; в музее по всем углам висят святые угодники, в шкафах ризы, кресты, портрет царицы Анны Иоанновны, колокола и тому подобные... вещи, между тем все это можно встретить в любой церкви».

16 июня 1927 года отец Никон был арестован и заключен в калужскую тюрьму. Всего по делу было арестовано одиннадцать человек. На допросе сотрудники ОГПУ спросили его, на какие средства он живет, помогает ли кому-либо материально и ведет ли агитацию против советской власти. Отец Никон ответил, что живет на средства от продажи мелких домашних вещей и на то, что получает в храме, но сколько получает, не знает, а что касается антисоветской агитации, то ею он не занимался.

1 июля отцу Никону предъявили обвинение в том, что он, «находясь на жительстве в городе Козельске, имеет тесную связь с заведующим Оптинским музеем... совместно с которым ведет антисоветскую агитацию через лиц, близко стоящих к нему, то есть единоверцев. Также ведет религиозную пропаганду и среди крестьянского населения, тем самым вызывая недоверие к советской власти... установлено, что Беляев производит скупку церковного имущества и ценностей для неизвестных целей и на средства, неизвестно откуда получаемые, при содействии зав. Оптинским музеем... в ведении которого указанное имущество находится».

– Когда и как долго вы заведовали Оптинским музеем, кто рекомендовал вас на заведование и почему вы были арестованы в момент заведования музеем?

– В 1919 году я действительно заведовал Оптинским музеем... вернее, в то время был назначен временным хранителем имущества музея приехавшими из Москвы комиссарами – видимо, как лицо грамотное и исполнявшее до этого, то есть в бытность монастыря, должность секретаря; арестован я действительно был, но причину ареста не знаю: думал и думаю, что был арестован как заложник.

– Бывали у вас случаи перепродажи покупаемых вами облачений другим лицам и почему, а также приходилось ли вам покупать... облачения полными комплектами и как часто?

– Случаев перепродажи облачений другим лицам я не отрицаю, но это мною делалось не с целью барышничества, а из-за уважения. Облачения полными комплектами также приходилось покупать, но как часто, сказать не могу.

16 августа 1927 года следствие было закончено; в обвинительном заключении сотрудники ОГПУ написали: «С появлением обновленчества среди православных церквей, появляется антагонизм между монахами и приходским священством за овладение приходами. Под руководством иеромонаха Никона Беляева монахи бывшего Оптинского монастыря ведут борьбу сначала по захвату церковных приходов в городе Козельске, в результате чего козельский собор попадает в их руки, где для большей обеспеченности своего положения Никон Беляев удаляет соборного сторожа, а вместо него сажает своих, преданных ему монахов...

Никон Беляев, устроив в своей квартире моленную и приемную для приходящих к нему... на исповедь и благословение посторонних лиц... снабжает их литературой с целью дальнейшего ее распространения среди населения... В его же квартире, под предлогом исповеди и благословения, устраиваются свидания с контрреволюционным элементом...

Имея большие связи, Никон Беляев, в целях надлежащего использования продаваемых в музее с торгов церковных облачений, берет на себя обязанность по скупке всех продаваемых облачений, в целях... своих лиц, для чего... скупает около 50 комплектов церковных облачений и снабжает ими не только... лиц... находящихся в районе его местожительства, но и... проживающих в других городах Союза...»

Дело было послано на заключение в 6-е отделение секретного отдела ОГПУ в Москву, где в октябре 1927 года было дано окончательное заключение: «Перечисленные лица... прямо и косвенно вели контрреволюционную деятельность и агитацию, прикрывая ее религиозными убеждениями, и тем самым развращали психологию окружающего крестьянского населения, вызывая у крестьянства недовольство и озлобление советской властью».

...............................
«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века.
Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Июнь».
Тверь. 2008. С. 463-501

Подробнее можно прочесть на сайте